Дневник провинциальной дамы

Стоит взяться за дело, как приходит домработница из квартиры сверху, потому что я, мол, наверняка хочу взглянуть на квитанции из прачечной. С некоторой оторопью понимаю, что они копились несколько недель, и выдаю необходимую сумму. Почти сразу после этого приходит некий Мужчина и говорит, что меня, без сомнения, расстраивает грязное и антисанитарное состояние моего телефона. Не хочется говорить, что никогда о таком не задумывалась, поэтому просто пускаю Мужчину в квартиру. При виде телефона он качает головой, восклицает, вы только, мол, посмотрите на это, и произносит длинный и пугающий монолог о Микробах, к концу которого удивляюсь, как мне вообще повезло выжить среди многочисленных скрытых опасностей, и соглашаюсь на периодическую дезинфекцию телефона, в подтверждение чего, как обычно, требуется заполнить соответствующий бланк. Перед уходом Мужчина говорит, что очень рад за меня, поскольку не все женщины понимают, какому риску подвергаются, а если б понимали, то содрогнулись бы. Все это звучит так, будто речь идет по меньшей мере о Торговле Белыми Рабынями, а не о Микробах. Понятно, отвечаю, и хорошего вам утра, а Мужчина укоризненно говорит, что уже день. Желаю ему хорошего дня, и он уходит.

Готовлюсь вернуться к Свободе в Современном Браке: точу карандаш и трижды ломаю грифель. От неистового стука в дверь роняю карандаш (грифель ломается в четвертый и последний раз). Мускулистый мойщик окон крайне небрежно затаскивает в квартиру стремянку, швабру, ведро и прочие приспособления. Прошу начать со спальни. Он отвечает, что ему все равно, откуда начинать, скрывается в спальне и принимается напевать «Не знаю, почему тебя я так люблю»[378]. (Дальнейшие строки этой идиллической песенки ему, очевидно, неизвестны, потому что он повторяет первую снова и снова, но, справедливости ради, надо заметить, что поет он неплохо.)

С серьезным настроем принимаюсь за Свободу в Современном Браке. Рисую мельницу на промокашке. Говорю себе, что нужна броская первая фраза. Все остальное не так важно. Запоминающееся начало обычно перекрывает все недостатки последующего текста, но пока что оно мне никак не дается. (Вопрос: Что-нибудь о двойной морали? Неоригинально? Нить рассуждения временно потеряна, так как я увлекаюсь закрашиванием наброска каравая.)

Из спальни слышится ужасный грохот, мойщик резко перестает петь, что не знает, почему так меня любит. Распахиваю дверь и вижу, что он высадил ручищей окно и сильно порезался, но спасибо ему, что кровь хотя бы капает не на ковер и мебель.

В некотором смятении смотрю на него и не придумываю ничего умнее, как спросить, очень ли больно. Он отвечает, что нет, шнуры поистерлись, такое иногда бывает со старыми рамами. За этим следует чуднóй диалог: я прошу его пройти на кухню и промыть порез, а он игнорирует это предложение и упрямо повторяет, что шнуры совсем поистерлись. Потратив немало времени на эти бесплодные уговоры, я осматриваю шнуры и соглашаюсь, что они совсем поистерлись, и в конце концов не иначе как гипнозом заставляю мойщика (который все еще бормочет про шнуры) пойти со мной к раковине. Держа руку под холодной водой, он сообщает мне, что ответственность за такие случаи несет не его контора, а домовладелец и вообще вся эта неприятность случилась потому, что шнуры совсем поистерлись.

Спрашиваю, болит ли рука, и мойщик ничего не отвечает, только смотрит на меня изумленно. Осматриваю порез, мажу его йодом и в состоянии раздрая возвращаюсь к Свободе в Современном Браке. Мойщик возобновляет работу, но больше не поет.

Вдохновение неуловимо ускользает, и у меня не придумывается ничего о Свободе, кроме того, что в провинции ее не существует. Относительно же Брака мыслей предостаточно, но их не напечатает ни одна газета, да и мне самой глубоко претит их записывать.

Звонит телефон, и я сразу решаю, что (а) Роберт скоропостижно скончался, (б) Литературный Агент продал права на экранизацию моей книги за пятизначную сумму (в фунтах, а не в долларах), (в) с Робином произошел серьезный несчастный случай, (г) Памела Прингл снова хочет, чтобы я прикрыла ее, пока она гоняется за очередной запретной любовью.

(NB. Людское – женское – воображение быстрее кометы. Чем не поэтическая метафора? Проще написать стихотворение, чем статью о Свободе и т. д.)

Говорю «алло» (все вышеупомянутые фантазии успели меня посетить в интервале между двумя звонками), и незнакомое контральто сообщает, что его владелицу я не помню (чистая правда), но ее зовут Хелен де Лиман де ла Пелуз и мы встречались на ланче у Памелы Прингл в октябре. Естественно, подтверждаю, что да-да, встречались, будто сразу же все вспомнила, хотя помню только группку женщин, одетых гораздо лучше моего и ведущих себя куда раскованнее, и совершенно уверена, что никакую Х. де Л. де ла П. мне не представляли. (Возможно, это было бы слишком долго, чего не допускает лихорадочный темп современной жизни.)