Дневник провинциальной дамы

Касабьянка – единственный, кто послушался указания насчет прогулки, – возвращается в сопровождении черно-белого пса, с которым у Вики сразу же завязывается крепкая дружба. Я открываю корзины, основным содержимым которых оказываются бутылки лимонада (при виде их лицо Фелисити снова приобретает синеватый оттенок) и розового сахарного печенья. Ну, хотя бы детям еда понравится.

Холод привычно пробирает до дрожи (уверена, что Фелисити он пробрал давным-давно, но она просто не жаловалась), да и в целом становится неуютно, поэтому пикник объявляется оконченным. Черно-белый пес не отходит от Вики, но Касабьянка грозно шикает на него, и пес убегает в заросли орляка, однако время от времени эффектно выпрыгивает на нас, выполняя нечто вроде пируэтов. Внизу обнаруживаются хозяева: толстяк в коричневых ботинках и очень худенькая дама в очках и гетрах.

Вики бурно проявляет симпатию к псу. Толстяк тронут, а дама в очках извиняется и говорит, что девочке, похоже, очень понравился песик, а они как раз ищут ему новый дом, потому что уезжают на Занзибар, и, если не найдут, его придется усыпить. Я говорю, спасибо, спасибо, но мы даже не думали о том, чтобы завести собаку. Вики громко протестует.

Итак, теперь мы думаем о том, чтобы завести собаку. Касабьянка меня предает и принимает сторону Вики. Толстяк говорит, что пес, может, и беспородный (это я и сама прекрасно вижу), но незлой, воспитанный и ласковый. Я смотрю на Фелисити, и она дважды кивает, отчего-то напоминая лорда Бёрли[285], и бормочет: «Oui, oui, pourquoi pas?»[286], как будто никто, кроме нас двоих, не поймет, что это означает.

В итоге Вики, Робин и пес занимают почти все место в автомобиле по пути домой, а я пытаюсь придумать, что сказать Роберту и Кухарке.

11 сентября. Каким-то непонятным образом принято решение, что пес остается и его зовут Колинос[287].

12 сентября. Все затмевает национальный Экономический Кризис и ужасающие заявления относительно подоходного налога и необходимости экономии. О Фунте говорит даже Наш Викарий в проповеди. После ужина Фелисити просит Роберта разъяснить ей, что все это означает, но тот весьма благоразумно отказывается.

Обедаем с Фробишерами. Те в расстройстве и говорят, что всем работникам поместья придется урезать жалованье на десять процентов. (Вопрос: Почему я должна в этом случае сочувствовать хозяевам? Мне больше жалко их работников.)

Молодой Фробишер, только что из Оксфорда, говорит, что давно это предвидел. (Почему не предупредил всех в округе?) Он берется все разъяснить, опять же по просьбе Фелисити, за чем следует длинный монолог, в котором, как обычно, обильно фигурирует Фунт Стерлингов. К концу этой речи я нисколько не просветилась, о чем так и хочется заявить, но леди Фробишер предлагает мне кофе и спрашивает про детей, которых она называет «ваш мальчик и милая маленькая Вирджиния». Мы пускаемся в обсуждение хозяйства, а Фунт Стерлингов оставляем другим. Финансовая тема омрачает весь вечер, и Фелисити с Робертом продолжают ее обсуждать в научном, но пессимистичном ключе всю дорогу домой.

(NB. Очень давно не слышала от Роберта столь выразительных речей. Надо же, на что может сподвигнуть Экономический Кризис! Жаль, что мое собственное красноречие столько лет расходовалось на совершенно бесполезные темы… Мысленно делаю набросок очень мощной статьи, хотя, возможно, верлибр – более подходящая форма, но сегодня вечером все равно ничего не сделать.) У Фелисити замерзший вид, и я предлагаю ей горячего молока, с огромным трудом ставлю его греться, но оно выкипает в кастрюльке, и все усилия оказываются напрасными.

13 сентября. Странное и тоскливое ощущение, что воскресенье в деревне совершенно невыносимо. Ничего не могу с этим поделать.

Колинос загоняет Хелен Уиллс на дубок во дворе и отгрызает лапу и ухо Викиному плюшевому медведю. Этому никто не рад, и Роберт сухо говорит, что, если пес собирается и дальше творить такое… Фраза остается недосказанной, что всех нас тревожит больше, чем любое возможное ее окончание.

Во время службы погружаюсь в раздумья, из которых меня выводит то, что Робин поет псалм абсолютно мимо нот и на полтакта опережает остальных. Не хочется охлаждать столь явный пыл, и вообще это прерогатива Касабьянки, но тот ничего не замечает. (Вопрос: Может, у него, как и у Робина, нет музыкального слуха? Он обычно не попадает в ноты, когда насвистывает какую-нибудь мелодию.)

Возвращаемся домой к недожаренному ростбифу и холодным тарелкам. Смело заявляю, что ростбиф каждое воскресенье – это ошибка. Почему бы не подавать курицу или даже баранину? Все смотрят на меня в ужасе, а Роберт фыркает, мол, что же тогда будет дальше. Чувствую, что лучше оставить эту тему и поговорить о Фунте Стерлингов, который стал привычным предметом обсуждения в любом обществе.