Дневник путешествия Ибрахим-бека

— Мой батюшка всегда бранит необразованных министров. Да и правда, как можно без знаний управлять министерством? Вот если мулла в чалме на голове и в накидке поднялся бы на кафедру в мечети, а кто- нибудь пришел бы и задал ему вопрос, а он не смог бы дать правильный ответ, ведь ему же должно быть стыдно? Разве нет? То же самое, если у необразованного министра что-нибудь спросят, а он не сможет ответить. Ясно, что он будет опозорен перед людьми.

Я не мог надивиться рассудительности и разумности этого ребенка и, благословив его, сказал:

— Прекрасно, прекрасно! Я буду молиться о том, чтобы ты стал образованным и мудрым министром. Увы! Я не увижу этого, жизни моей не хватит. Но, аллах милостив, дети наши увидят это благостное время и вкусят счастья от правления таких мудрых министров, как ты.

— Разве вам так много лет? — удивился он.

— Двадцать девять.

— Если я буду прилежно учиться, я смогу стать министром в пятьдесят лет. Сейчас мне двенадцать. Значит, через тридцать восемь лет.

Он начал высчитывать по пальцам, подумал немного, потом поднял голову и сказал:

— Тогда вам будет только шестьдесят семь лет. Не бойтесь, бывают люди, что живут девяносто и сто лет. Моему батюшке сейчас шестьдесят лет, а он без очков пишет.

Я подумал: «В этом ребенке есть какая-то особенная праведность, заложенная в нем самой природой. Она, очевидно, присуща и всем детям Ирана. Но что толку? Заброшенный дом все равно разрушается. Увы, увы!».

Тут я заметил, что уже поздно, а от почтенного хозяина нет никаких известий. Уйти без его разрешения я не смел, ибо это, как известно, противоречит правилам вежливости.

Я спросил еще стакан чая и, покончив с ним, совершил омовение и прочел намаз. Я уже понял, что мне, видно, придется провести здесь ночь. Поэтому после молитвы я снова сел за стол и занялся чтением. Это занятие доставило мне такую радость, что я позабыл все на свете. И побои у военного министра, и пропажа часов и сюртука, и грубая брань — все улетучилось из моей памяти.

Я сказал себе: «Если бы мне не довелось встретить этого достойного мужа, я уехал бы отсюда с таким горем в сердце, что наверное не пережил бы этого горя».

После захода солнца прошло примерно полчаса, когда в комнату вошел мой почтенный хозяин в парадной одежде. Он сказал:

— Вставайте, уже поздно. Я совершу намаз и сейчас приду. Вскоре он вернулся, одетый в дервишескую власяницу из белой кашмировой шерсти, и еще раз приветствовал меня.

Я быстро вскочил и поцеловал ему руку. Он поцеловал меня в лоб и сел.

— Весь день вы провели в одиночестве. Уповаю на бога, что вам не было скучно, — произнес он.

— Осмелюсь у вас спросить, — заметил я, — разве может быть скучно в раю?

Он засмеялся, а я продолжал:

— От восторга и наслаждения сим вином, которое вы здесь изволили мне предложить, я так опьянел, что не помню сам себя. Но я вновь обрел силу и, не разбираясь еще во всех тонкостях, настолько возликовал, что ни о чем другом не могу думать. Аллах всемогущ и всесилен!

— Я ни одну живую душу не впускаю в эту библиотеку, — сказал хозяин. — Но, когда я увидел, в каком вы отчаянии и не верите, что во всем Иране есть хотя бы один человек, который сколько-нибудь смыслит в законах, я захотел показать вам, что и у нас есть законы, но они в темнице и ключи потеряны.

— Осмелюсь заметить, — сказал я, — самое интересное из всего выбранного — вот эта «Книга проклятых законов», в которой вы изволили собрать воедино все порочные статьи европейских кодексов.

— Дорогой мой, все благие законы, которые есть у европейцев, заимствованы из священных книг ислама.[117] Большая их часть взята из достохвального Корана, из благородных хадисов, из высокомудрых толкований святейшего имама правоверных, льва бога, победителя, Али ибн Абуталиба[118] — да будет над ним мир! — а также из мусульманских богословских книг. Ведь в христианской религии не было и нет жизненных наставлений пророка. А все то в их законах, что вредно для подлинной цивилизации, все, что противоречит высоким мирам человеческих чувств, — это их собственное измышление. Они писали это, не ведая поначалу, какие плоды принесет это в будущем. Я знаю, что теперь они сами постигли всю мерзость этих распространенных у них законов, но сделанного не воротишь, и они не в силах ничего изменить. Они боятся, что перемены послужат причиной страшных потрясений, смут и беспорядков, ибо ныне к этим законам привыкли все — и мудрец и невежда <...>. Я осмелился перебить его:

— Вы не написали объяснения к этим статьям?

— Объяснения к ним очень пространны. Я их написал, но пока они еще среди моих черновых бумаг. Написать такого рода комментарии помышлял еще покойный Мирза Таги-хан Амир Низам,[119] но он не привел в исполнение этого намерения. А между тем уже и теперь ясно, что объяснения к законам, которые я написал, могли бы с успехом послужить благосостоянию нашей родины.

— Но каким образом эти клады, полные драгоценностей, которые вы собрали с таким трудом, не щадя своей жизни, могут послужить на благо Ирана и иранцев, если они скрыты в этой темнице?