Дневник путника

— Ох, и устал ты небось, родименький, — запричитала она и дала мне на дорогу не только молока, но и огурцов, сала, хлеба. Долго пытался сунуть ей в руку пятерку, но у меня так ничего и не получилось. Обедал я в этот день просто великолепно. В следующей деревне, в Ходяйнове прямо к дороге подходил роскошный сад. Деревья в саду были уже почтенного возраста, поэтому под грушей мне с избытком хватило места. Не только мне, но и невесть откуда взявшейся кошечке, кузнечикам, то и дело запрыгивающим на спальник. Сквозь темно-зеленую листву солнце просачивалось "дождем". Было светло и тихо в саду и у меня на душе. Я долго ждал этого часа. С каждым днем я приближался к нему и вот, наконец, только на двадцатый день пути я вошел в это состояние. И дело было не в молоке, сале, уютном саде.

Что бы я ни говорил себе, что бы ни внушал, но только сейчас скопившаяся за год суета покинула меня. Двадцать дней я словно очищался и вот теперь, умытый солнечным дождем, я смотрю за игрой кошки с кузнечиками, трогаю узловатый ствол груши, затем откидываюсь на спину и лежу. Не знаю, миг прошел или вечность. Временами налетает ветерок, затрепещут листья. И опять тишина. И опять облака высоко в небе. И с какой-то блаженной улыбкой через несколько часов я легко иду по вечерней дороге, не думая о том, сколько мне еще идти, где я заночую. Мне ничего не надо. Я живу. И мне хорошо от одной мысли об этом. В деревне Пальные мне повстречался старик. Я только успел поприветствовать его, как он заговорил со мной. Так бывает, когда у тебя радость на душе, а поделиться ею не с кем. Случайный прохожий, просто незнакомец, проходящий мимо, — какая разница. Ведь радость, которой нельзя поделиться — не радость.

— Все. Сегодня здесь последнюю ночь ночую, — обратился он ко мне. В голове сразу пронеслось: "ночь ночую", разве можно так говорить? Но раз он сказал…

— А это хорошо или плохо, что последнюю?

— Конечно, хорошо. Завтра в Михайлов меня отвезут, в богадельню. Будет где перед смертью голову приклонить.

Внимательно смотрю на старика. Лет ему много, но он высокий, стройный, весь какой-то поджарый. Со спины посмотреть — мужчина в расцвете сил.

— По-моему, вам рановато о смерти говорить…

— О ней никогда не рано говорить, молодой человек. А когда столько лет за горбом, как у меня, то тем более.

Из раскрытого ворота рубахи виднелась татуировка. Руки тоже были разрисованы.

— Да и хлебнуть, наверное, пришлось? — спрашиваю, будто невзначай.

— С чего вы взяли? — поймав мой взгляд и холодно сверкнув глазами из-под кепки, в свою очередь задал мне вопрос старик.

— Я всегда думал, что дом для престарелых — это не то место, которому люди радуются.

— На моем месте и ему будешь рад, коли живешь, как пес. — Было видно, что на минуту покинувшее благодушие вернулось к нему снова. Так я познакомился с дедом Алексеем. Он действительно хлебнул в своей жизни горюшка. Сидел столько лет, что сам не помнит. Где-то живет дочь… Но где, не знает. Зачем он ей?.

Однажды дед пришел в Пальные. В крохотном общежитии — терраска, чулан, кухня и две комнаты с печкой — ему отвели место. В прихожей. Зимой живет один, летом приезжают механизаторы из Рязани. Те, что живут сейчас — славные люди, не обижают. Но все равно, что за жизнь в чулане? Правда, насчет еды нормально было. Пусть пенсия крохотная, зато здоровьем Бог не обидел. Да и руки подходящие. Дед Алексей даже посокрушался.

— Я ведь и колодец выкопать могу, и траву покосить. А хозяйки жалеют, старый, говорят.

Наконец он вспомнил обо мне.

— Я бы с удовольствием приютил, но я не хозяин. Надо у постояльцев спрашивать. А они на рыбалке, когда придут, не знаю.

Только он это проговорил, как из-за ближайшего поворота показались двое парней и девушка. Честно говоря, сегодня я не волновался о ночлеге. В душе были такие покой и радость, что и земля показалась бы мне пухом. Если нет места, зачем проситься к людям, стеснять их? Однако, глядя на лица подошедших, я не сомневался, что отказа не будет. Но все за меня сказал дед Алексей.