Дневник Распутина

Только стало мне известно, што Пузатый достал книжку Новоселова¹⁴⁸, где он караул кричит: «Спасай отечество, мужик хотит Рассею съесть». Как только мне стало известно, что сия книжка по рукам ходит, я поехал к Макарке¹⁴⁹ и сказал яму: «Вот што, ты много силен. Но хотим, штобы об этом шуму не было. Хотишь «штобы и девкой слыть и мужиков водить», ладно. Только должен ты мое имя в чистоте держать. А сия книжка меня помелом по лицу бьет… Надо штоб ее не было». Он почесал затылок. «Запретить, – грит, – ее очень трудно». «А ты запрети. Кабы легко было ее “убрать”, я бы к тебе не ехал, позвонил цензурному генералу и хлоп. А то вот, к тебе пришлось»…

Он мнется. – «Ах, ты сукин сын! – говорю. – Еще ломается… А от меня подачки брать умел. Тебе бы все тайком. А вот возьму выволоку твою… с потрохами сиводни про тебя газетчику велю написать! И скажу, чтобы тебя долой к чертовой маме!» – Вот.

Позеленел весь…

«Вот што, – грит, – книжку уберу… только ты уже не суйся!..»

С тем ушел.

Потом вот еще история вышла. В Думе стали шептаться… про эту книжку. Поговорил я с Мамой: «Кака, – говорю, – эта Дума, ежели она всенародно не токмо тебя поносит, но и про Церковь всяку пакость разносит. Надо, што-бы не было разговору в Думе. Ну отдашь чрез Макарку приказ: в Думе сей разговор не подымать, потому што об этой книжке и об самом Новоселове суд будет. А нельзя, штобы говорили о том деле, которо в суде будя…» Вот.

Так я и утер нос Думе-то. Хоча она потом опять забредила.

Ну и дурак… Вот дурак

Когда самый этот шум с книгой этой был, звонит Пузатый к Макарке, што так как книжка забрана… а об ей все же в Думе разговор будет, то штоб Макарка велел книжку послать Пузатому, потому он этой книжки не видал, а об ей говорить будут.

А Макарка – дурак, я его напутал, возьми, да и ляпни Пузатому: «Нету, – мол, – такой книжки… и достать неоткуль, да и не стоящая»… мол.

А Пузатый в амбицию, повесил трубку, да сам на моторе к Макарке прикатил. Зашел, а тот с перепугу, што ли, обалдел: «Очень, – грит, – рад Вам, Михаил Владимирович, Вас видеть, только ничего не могу сделать! – Нигде книжки не достать!.. Да». А Пузатый подошел к столу, глядь, на ней штук с десяток этих самых книжек-то…

Вот дурак!

Взял это Пузатый книгу и ехидно так грит: «Рад, что узнал о вашей горячей дружбе с Распутиным… рад!» С тем и уехал.

Тот, Макарка – дурак, стал было говорить, а Пузатый смеется, ажно пузо дрожит, и слушать не хочет…

А на завтра Пуришкевич по всем коридорам бегал – в Думе-то и рассказывал, как министр книжки бережет!..

Вот дурак. Ну и дурак!

Старуха… пужает

Про эту книжку и Старуха¹⁵⁰ проведала. Тоже стала шум затевать. Ну и вот… берет это она книжку, называлась она: «Голос Православного Мирянина», велит себе читать. Читает это Ей Мокринушка¹⁵¹ и кажно слово по-аглицки переводит… и не токмо переводит, а к одному десять своих прибавит…

А она злится… Она кипит…

Вот и вызвала Она к себе Пузатого и грит яму: «Я одному Вам доверяю – расскажите мне все, что Вы знаете про этого мужика».

А он и рад, как московская банщица, языком треплет…

«Ен – мужик – (это я значит) – таку власть взял над Церковью, што в епископах одних бабников сажают, ежели где сидит настоящий духовник, так поедом съест. А главное, – сказал он Старухе, – скверно народ об царях говорить стал, а от этого до бунтов – один шаг».

Она, Старуха, страсть испужалась…

Говорят, Ей был такой сон. Еще как она тяжелой царем ходила. Снилось ей (это мне ее енерала – енеральша рассказывала, графиня Джепаридзе¹⁵²) и вот сон ей был. Будто взбирается она с царем Ляксандром¹⁵³ в гору. Летом это, солнце печет, она с трудом ноги передвигает, а он ее торопит: «Скорей, да скорей!» А она просит: «Дай ты мне отдохнуть», а ен грит: «Младенец наш погибнет, ежели мы до заката солнца до горы не дойдем». А гора далеко, чуть-чуть вершина маячит… А солнце уже спускается. Напрягает это она последние силы… Вот уже гора видна, – вдруг видит, ребенок у ней из рук падает. Она к царю Ляксандре: «Чей, – мол, – младенец?»

А ен грит: «Разве не видишь, корона на ем золотая. Наш, значит, наш сынок родной, а Рассей царь Богоданный». Хотят они взять младенчика на руки, а ен от них катится. Никак не догнать его. А когда догнали, он быстро так на гору стал карабкаться. На самую вершину забрался… а на вершине мужик стоит босой, волосы на ем огневые… красная рубаха шелковая, а в руках – топорик. Он топором помахивает, а дите прямо к нему. Ен топором взмахнул, ребячья голова отлетела и прямо ей, матери, на руки – упала…

После этого сна большое с ей беспокойство было… даже – захворала. Все просила, чтобы ей сон растолковали… и никто ничего ей сказать не мог. Только старушка такая была, Манефой звали, ране в кормилках (у царевой тетки жила), так по старости оглупела, аль бесстрашная стала, так ей пояснила: «Будет сын твой царить, все будет на гору взбираться… чтобы богатствие и болыпу честь заиметь, только на саму гору не взберется – от мужицкой руки падет».