Дневник Распутина

А Пузатый ажно подскочил… «Што Вы, што, В. В-во? Как же их еще и наказывать, ежели они, можно сказать, очень даже обижены…»

«Да мы-то с Вами, чай, не ребята малые… Коль сука не схочет. То-то, а Вы – обижены. Нет, все хороши. Сами лезут, а потом еще, бесстыжие, жаловаться идут!»

Совсем очумел Пузатый…, а потом и грит: «Мне што – только нехорошо и про Вашу семью говорят».

Тут уж Папа размяк – и грит: «Моя семья, как звезды небесные… об их никто ничего не смеет и мыслить, не то что говорить… а посему… давай, какие у тебя есть факты, а я яго на ответ призову».

А Пузатый и растерялся – факты… каки факты.

Так ни с чем и отъехал. Одначе Папа сказал, что «подумает».

Вот.

Это было под Рождество в 11 году¹⁶⁰.

Аннушка приехала

Было это в начале 12 года. Еще весна не пришла, а уже снег оттаял. Деревня к весне готовится. У всякого дела полон рот. Ан тут пошли слухи, што про войну¹⁶¹ в столице разговор идет.

А война, известно, в первую голову мужика по башке бьет.

Так приходят это ко мне мужички, кто похозяйственней, и говорят: «Што ж, Г. Е., плохо стараешься! Война, грят, будет». Ан тут мне телеграмму подают: «Соскучилась. Душа изнемогает. Мама тоскует. Еду. Буду понедельник». «Ну вот, – говорю, – едет ко мне подружка Царицы-Матушки. Озолочу всю деревню, ежели весь мне почет окажут… и войну отменю…»

Знаю уж, за грош мужик, хоча первой богатей, в лепешку распластается!.. «Устрою, – грю, – у себя чай и молитву, вместе с царской близкой особой – вас посажу… только ужо и меня уважьте… Как пойду по деревне сей… штобы полный почет!»

Вот.

Приехала это Аннушка. Вся в слезах. – «Как, – грит, – ты уехал, так все точно взбесилися: попрекам и обидам конца нет. Особенно Дедюлин старается. (Его видно Пузатый подгоняет). Передал он Папе пакет, а в том пакете заявление гвардейского экипажа. Под заявлением 35 подписей. Из них 10 князей: одних Волконских трое; графья Шуваловы, Бенигсен… светлейшие Ливен и князь Багратион¹⁶², ну, и дворяне посановитей которые, пишут: «Как хоть, а либо положи позору конец, гони мужика Г. Е. и всех его ставленников, либо будет над всем суд российского дворянства… или, еще похуже, русского народа!»

А еще в том пакете вырезка из одной английской газеты, где уже без всякого стеснения пишут, што «русское царство» управляется мужиком Григорием, который всем завладел и даже царской женой!» Вот. «После этого пакета, – грит Аннушка, – такая поднялась буря, што хоть святых вон выноси! Папа шумит. С Мамой припадок. Папа страсть растерялся. Говорит мне – (Аннушке) – «Поди, поди… боюсь кончается». А еще сказал, што с Мамой што-то вроде помешательства, никого не узнает… и все требует, штобы с ней Маленький бы был… С ней такое делается, а боятся к ей Бот[ки]на пустить».

Вот.

Пришла к Ей Аннушка, платок Ей на голову одела. Малость успокоилась и сказала Аннушке: «Поезжай, разскажи ему – (мне, значит), – а то я помешаюсь, ничего не понимаю и боюсь большое несчастие надвигается». Оттого и Маленькаго близ себя держит!

Вот…

Вижу я из рассказов Аннушки, што мне тут заставаться долго нельзя!

«Ладно, – говорю, – нынче отдохнем в общей молитве, а завтра поведу Вас (с Ей еще графиня Эл[…]¹⁶³ приехала и генеральша Иванова¹⁶⁴). Поведу Вас по деревне. Попотчую деревенскими песнями… потом и порешим: ехать ли мне, или ждать, когда вызовут».

Вот…

В полдень это мы, как раз народ отобедал, пошли деревней. Только это мы двинулись, а бабы и девчатки, и мужиков немало под ноги кидаются: «Отец наш, Спаситель, Сын Божий! Благослови! И не оставь милостию своей!»

Такое по всей деревне песнепение што даже и сам очумел. И откуда што берется: и слепеньких, и убогеньких подводят… «Благослови, исцели!» С трудом улицу прошел. Подошли к церкви. Велел в колокол звонить. Поп (окаянная душа) было заупрямился.

А я на него: «Цыц! Аль не видишь, Царевы близкие к нам приехали, народ желает за свово Царя помолиться!»

Затрепетал поп, волчья душа. Сам от злобствия губы кусает. – А ничево – улыбается, низко кланяется.

Колокола гудят. Народ собирается. А поп, как очумелый, служит. Опосля этого пришел я и говорю: «Народ честной! Крестьяне православные. Не сам я собой, а Вами, – много увеличен. Чувствую будто у меня не руки, а крылья выросли. Силу в себе чувствую великую. На все пойду и все могу. А могу потому – Вы в меня свою народную силушку перелили… И пойду я к Царю-Батюшке, к Царице – нашей печальнице и поведаю им про вашу волю народную. Што молитесь Вы за них и што вашу всяку нужду штобы уважили. Вот! И еще молитву свою возносите, штобы быть миру во царстве нашем государстве. Вот!»

На руках меня из церкви вынесли. 500 рублей роздал меж крестьян, а от барынь еще тысячу взял. На пять вдовьих дворов отдал. Штоб лошадок достать и хозяйство поднять…

Вот.

А потом подумавши с самим собой телеграмму послал Боде¹⁶⁵: «Солнце светит – душа в радости. Надвигаться туча – душа в смятении… а ежели сыночек занеможет… вели позвать. Григорий».