Дневник Распутина

Царица-Матушка с перепугу голоса лишилась. Потом, когда очухалась, велела старуху наградить, только на глаза больше не пускать, особенно был ей строгий наказ – никому про царский сон… и толкование не рассказывать. Ну, а уж баба – известное дело: «Чего не скажет попу на духу, то скажет мужику на и [уху]».

Об этом, одначе, мало кто знает. Только Старуха всегда поет: «Погибнешь от мужика».

А я так думаю, што не от мужика, а от мужиков…

Ну, так вот, как сказал ей Пузатый про мужика, она точно очумела: «Пойдите к Царю, напугайте Его, чем хотите, только пущай он мужика прогонит… потому что имею предчувствию, што Ен чрез яго погибнет». Пузатый успокоил: «Все, – мол, – сделаю… дакументами его – (меня) – убью!»

А Старуха его подгорячила, да и сама Папу вызвала… долго с им говорила, а потом про свой вещий сон разсказала: «Все, – грит, – от Тебя скрывала, да уже боле скрыть не могу…»

А Царь-то всего боле – сна испугался. Вернулся домой. Ни с кем не разговаривает… ходит хмурый, да сердитый. Ну, а Мама, известно, до всего доберется – узнала и про сон, и про то, – как его истолковали… тоже не мене его испугалась…

Позвонила это мне Аннушка: «Приезжай, потому с Мамой плохо!»

Приехал. Спросил што, да отчего? – А она так да так. Такой, мол, сон и тако толкование…

Я Маму как мог успокоил. И говорю: «Ты яму скажи, што я с Им разговор иметь должон, а про то, што мне сон рассказала, ни… ни… ни… штоб не знал и не догадался».

Ну вот, назавтра сижу это я у Аннушки. Ен приезжает. С виду веселый, а Сам как заяц загнанный все с перепугу оглядывается, дрожит, будто отдышаться не может…

Подошел я это к яму и говорю: «Очень мне даже тяжело глядеть, как ты мучаешься… и хотелось об тебе помолиться». А Ен молчит, да все так с боязней на меня глядит.

«Ну вот, – говорю я, – не знаю кто, и не знаю чем тебя напужал, только сдается мне, что тебя обоврали… Замест великой радости, про печаль сказали». Вот.

А Ен даже подскочил: «Откуль знаешь? Кто сказал?» А я так смеюсь: «Ничего не знаю, нихто ничего не сказывал. Только Твои глаза испуг и печаль показуют»… Вот.

А Ен в растерянности, и грит: «Григорий, мне сказывали, будто… ты… меня… убьешь!..»

А Сам глазами так и колет.

От Яго таких слов и я задрожал… И говорю: «Папа мой! Я раб Твой… Против тебя, што пушинка легкая… подул и нет ее, унесет ветром и затеряется… и больно мне и обидно такие слова слышать. И язык мой того не скажет, об чем ты подумал.

Ну а теперь вот слушай: Твоя судьба с моей перепуталась. Еще до рождения… понимаешь, до рождения тоненьким росточком твой царский корень об мой мужицкий обвился, а для сие нужно было, штобы помочь тебе до солнышка дотянуться… а Твое солнце – Твоя царская Мощь и Слава! Вот. Я тебе в помощь… Вот послушай, завертят тебя твои враги… скрутят… а я топориком… топориком все сучья обрублю. Может, сам упаду, а Твою царскую голову из прутьев свобожу…»

Вот…

Говорю это я, а сам дрожу… И Господи-ли Боже мой! Лбом… царским лбом земли коснулся… и сквозь слезы сказал: «Отец Григорий! Ты мой спаситель… Ты святой, ибо тебе открыты пути Господни…» А сам весь дрожит… Запинаясь, рассказал про сон своей матери. И я Яму сказал: «Об чем буду говорить, ежели я сон разгадал, не зная яго. Я защита твоя – твоим врагам на страх и на унижение».

Вот.

Почему за меня стоит Коковцов

Хоча я и повернул к себе Папину душу, одначе верить Яму не мог. Знаю, что яго, как хворостинку, ветром качает… верить яму нельзя. Пока Он с тобой – Он твой, а повернулся и уже позабыл. Легкий человек! А потому я решил, што Пузатый уже так этого дела не оставит и надумал – была ни была…. а надо прямо идти. Поехал я к Коковцову – так, мол, и так… Ты держись мной, тогда всему голова будешь…

«А ежели, – грит, – нет, што тогда?»

«А ничего… Кто посылал Петрушку за смертью в Киев? А?»

Он нахмурился. Спрашивает: «Говори, чего надо?»

То-то. Надо, штоб Пузатый Папу¹⁵⁴ не слушал, чтобы никакого про меня в Думе разговора не было!..¹⁵⁵

После этого, сказывали, Пузатый заезжал к Коко¹⁵⁶, звал с собой, штобы вместях к Папе с докладом, а Коко яму и сказал: «Не могу и Вам не советую, потому, окромя озлобы это у Папы, ничего нам не даст!»

А Пузатый стал Коко мной упрекать, што и ен, мол, Коко, под мной пляшет. А ен разгневался: «не любит правды!», как заорет: «Я за оскорбление тебя на дуэлю вызову!..» И тот ни с чем отъехал…

Еще сунулся Пузатый к Владыке¹⁵⁷, а тот на яго руками замотал (ужо меня боялся): «Я в такое дело не полезу и для тебя у меня на сие благословения нету!» Вот што. Так он один на месте потоптался и поехал к Папе с докладом.

А Папа… и размяк

Приехал это он и стал выкладывать: так, мол, и так, житья от охальника нету (от меня, значит). Сколь он девок попортил, енеральских дочерей. Про Леночку¹⁵⁸ и еще Пашутину¹⁵⁹, камер[г]ера дочь, сказал… еще всяких жен сколь попорчено… Страху подобно… «А еще, – грит, – и то, што сий (я-то) княгинь… топчет!..»

Папа все слушал. Говорят, в лице весь потемнел, а потом и грит: «Повелю, штобы всех этих распутниц подале от столицы».