Дневник секретаря Льва Толстого

Привожу выписку из сегодняшнего письма Толстого к одному крестьянину единомышленнику: «Ты спрашиваешь, нравится ли мне та жизнь, в какой я нахожусь. Нет, не нравится. Не нравится потому, что я живу со своими родными в роскоши, а вокруг меня бедность и нужда, и я от роскоши не могу избавиться и бедноте и нужде не могу помочь. В этом мне жизнь моя не нравится. Нравится же она мне в том, что в моей власти и что могу делать и делаю по мере сил, а именно: по завету Христа любить Бога и ближнего. Любить Бога значит – любить совершенство добра и к нему, сколько можешь, приближаться. Любить ближнего значит – одинаково любить всех людей, как братьев и сестер своих. Вот к этому-то самому и к одному этому я стремлюсь. И так как, хотя плохо, но понемножку приближаюсь к этому, то и не скорблю, а только радуюсь.

Спрашиваешь еще, что если радуюсь, то чему радуюсь и какую ожидаю радость. Радуюсь тому, что могу исполнить, по мере своих сил, заданный мне от Хозяина урок: работать для установления того Царства божия, к которому мы все стремимся».

15 апреля

Л.Н. получил письмо от известного английского драматурга Бернарда Шоу. На конверте этого письма Толстой сделал пометку: «умное – глупое». В письме своем Шоу остроумничает на темы о Боге, о душе и т. п. Л.Н. не мог не отнестись отрицательно к этому легкому тону при обсуждении столь важных вопросов, о чем он резко и прямо и заявил в своем ответе английскому писателю, продиктованном мне утром же, на террасе.

Я просил у Л.Н. позволения написать от себя несколько слов в ответ на одно письмо, оставленное им без ответа, – наивное, но хорошее письмо, с просьбой о высылке денег для покупки фотографического аппарата.

– Сделаете доброе дело, – ответил Толстой. – Хорошее письмо, но как деньги, так это меня расхолаживает и руки опускаются.

Вечером за столом упомянули о ком-то, кажется об Иване Ивановиче Горбунове, что он судится по политическому делу.

– Ныне всякий порядочный человек судится, – сказал Л.Н. – Это как Хирьяков пишет: «Я не достоин этой чести, но принимаю это авансом».

16 апреля

Был сельский учитель Василий Петрович Мазурин, сочувствующий взглядам Толстого, и очень ему понравился.

– Всё те же нравственные вопросы, – говорил мне о нем Л.Н., – воспитание детей, целомудрие. Как возникнет один, так за ним поднимаются все другие, по таким расходящимся радиусам…

Сегодня Л.Н. нехорош здоровьем. Не завтракал и не хотел ехать верхом. Но потом позвал меня.

– Притворюсь, что будто бы хочу сделать вам удовольствие, – улыбнулся он, успев, видимо, заметить, что езжу я с ним охотно.

Перед этим предлагали ему разные лекарства, но, оказывается, болезнь его (печень, желудок) настолько застарелая, что обычные лекарства уже не производят своего действия.

– Ничего, ближе к смерти, – сказал Л.Н. и добавил: – Видишь, как недействительны все эти внешние средства.

Поехали в Телятинки. Проезжая Ясную, он остановился у одной избы на выезде.

– Где Курносенковы живут?

– Здесь, кормилец, – ответила баба.

– Это тебе Александра Львовна помогает?

– Так точно.

– Так вот на, она велела тебе передать! – И Л.Н. дал бабе денег.

Поклоны и благодарности.

– Ну что, муж-то все хворает?

– Хворает.

– Ну, прощай!

– Прощайте, ваше сиятельство! Покорнейше вас благодарим!

Подъезжаем к следующей избе. У порога сидит, пригорюнившись, баба. Поднимается, идет к лошади и тоже просит помощи.

– Ты чья?

– Курносенкова.

– Как Курносенкова! Я сейчас Курносенковой подал.

– Нет, та не Курносенкова, та такая-то, – и баба называет другую фамилию.

Толстой поворачивает лошадь к первой избе. Баба, получившая деньги, продолжает настаивать, что она тоже Курносенкова, но сознается, что Александра Львовна помогает не ей, а ее соседке. Л.Н. просит ее вынести назад деньги, что баба и исполняет охотно, весело улыбаясь, видимо на самое себя. Деньги передаются «настоящей» Курносенковой.

Л.Н. едет дальше, опечаленный всей историей и тем, что пришлось у бабы брать деньги обратно.

Позади идут две другие бабы и переговариваются о тех, с которыми мы имели дело.

– Что вы, бабы? – поворачивает к ним лошадь Толстой.

Те начинают ругать и настоящую Курносенкову, и выдавшую себя за нее. А идут обе в деревню Кочаки, где есть церковь, потому что говеют.

– Нехорошо, – говорит, отъехав немного, Л.Н., – вот уже и зависть, а та хотела обмануть. Это понятно. С одной стороны, нужда, с другой – вот это развращение, церковь.

И он показал рукой в сторону Кочаков, где находится приходская церковь. Я заметил, что все-таки в народе больше положительных черт, чем отрицательных. В доказательство привел те письма от простых людей, которые получает Л.Н. По письмам этим я впервые узнал ясно, что такое народ и, в частности, русский народ, что за люди в нем есть и какие могучие духовные силы в нем скрываются.