Дневник секретаря Льва Толстого

– Хорошее впечатление. Умный, у него такие добрые мысли, очень деликатный человек. Но я чувствую, что я должен сказать ему прямо всю правду: что много пишет.

– Он очень молодой, пользуется такой популярностью. Интересно, придает ли он значение своей личной жизни или довольствуется только своей писательской славой.

– О нет! – возразил Л.Н. – Мы говорили с ним… Напротив, он говорит, что сейчас ничего не пишет, что думает о нравственных вопросах.

Л.Н. ушел спать, а я проводил Леонида Андреева в приготовленную ему комнату – «под сводами», бывший кабинет Л.Н., изображенный на картине Репина.

22 апреля

Утром я вышел на террасу одновременно с Толстым и Андреевым. Л.Н. отправился гулять, Андреев хотел пойти с ним, но Л.Н. не сделал и для него исключения и пошел сначала гулять один, как всегда.

– Он и не может делать никаких исключений, – горячился Леонид Николаевич, как будто оправдывая

Толстого. – У него тогда нарушился бы обычный день, потому что сколько же бы ему пришлось делать таких исключений? Я вполне его понимаю…

Как раз подошел молодой человек, единомышленник Л.Н., приехавший повидаться с ним из Архангельской губернии. Он встретил Толстого на дороге, и тот ему сказал, что поговорит с ним после, так как сейчас он идет молиться.

На террасе, залитой солнцем, Леонид Николаевич, красиво раскинувшись в плетеном кресле, говорил об «изменениях в философской области», которые должен произвести усовершенствованный кинематограф. Об этой мысли Андреева я читал еще раньше, у посетившего его литературного критика Измайлова. «Изменения» должны быть потому, что благодаря кинематографу сознание человека, видящего себя на экране, раздвояется: одно «я» он чувствует в себе, а другое свое «я» – на экране.

Я пожалел, что по причине раннего отъезда Андреева, в десять часов утра, Софья Андреевна, встающая поздно, не сумеет его снять с Л.Н., как она вчера намеревалась. Но у Андреева оказался в багаже заряженный фотографический аппарат, которым я и снял его: сначала одного, а потом с Л.Н. Кроме того, все домашние, подъехавшие со станции Гольденвейзеры и подошедшие некоторые телятинские друзья снялись с Андреевым группой под «деревом бедных». Раз снял я, другой раз – Дима Чертков.

Л.Н., вернувшись с уединенной прогулки, еще долго гулял с Андреевым. Потом он ушел заниматься, а Леонид Николаевич еще посидел с нами на террасе, поджидая своего извозчика.

Когда тот подъехал, писатель попрощался со всеми, а затем отправился вместе со мной наверх проститься с Толстым.

Я пошел в кабинет вперед.

– А! – услыхал я голос Л.Н. – Это, верно, Леонид Николаевич уезжает?

И тотчас послышались его шаги. В дверях из кабинета в гостиную Л.Н. встретился с Андреевым. Последний взволнованно благодарил его, а Толстой просил его приезжать еще.

– Будем ближе, – произнес он и затем добавил: – Позвольте вас поцеловать! – И сам первый потянулся к молодому собрату.

Остановившись в гостиной, я был невольным свидетелем этой сцены. Когда мы с Андреевым вышли, я видел, как сильно прощание взволновало его.

– Скажите Льву Николаевичу, – прерывающимся голосом говорил он, повертывая ко мне свое взволнованное лицо и едва глядя на ступеньки, – скажите, что я… был счастлив, что он… такой добрый…

Сел в пролетку, захватил небольшой чемодан и фотографический аппарат и, провожаемый нашими напутствиями, уехал.

Андреев на всех в Ясной произвел хорошее впечатление. Все время он держался в высшей степени скромно, был даже робок. О Л.Н. говорил с благоговением. Речь его – простая, иногда даже грубоватая, в противоположность всем понятному, но красивому и изысканно точному языку Л.Н. Он немножко рисовался, как мне показалось, или, по меткому выражению Ольги Константиновны, «милашничал». И одет был, как говорят, «просто, но изящно»: живописная накидка, на рубашке повязанный бантом черный галстук; домашний костюм – придающая ему большую эффектность фуфайка. Вероятно, он находит, что во всех этих аксессуарах нуждается его красивая наружность.

По-видимому, он придает значение общественному мнению. Даже о своем знакомстве с Горьким («как же, я с ним хорошо знаком») говорил с заметным удовольствием или с некоторым оттенком гордости. Увлечения его кинематографом, цветной фотографией, живописью что-то мне не совсем понравились: напомнили знакомый тип богатых и праздных людей, не знающих, к чему приложить свои силы и чем занять свое время.

Со всем тем я вполне находился под обаянием Леонида Андреева как писателя. «Жизнь человека», «Иуда Искариот» принадлежат к любимым моим произведениям. Но таково уж свойство Ясной Поляны: здесь, ставя невольно каждого посетителя рядом с Толстым, по большей части приходишь к выводам слишком строгим по отношению к наблюдаемому человеку и делаешься, вероятно, несправедливо придирчивым.

По отъезде гостя Л.Н. работал, как всегда. После завтрака верхом не поехал, а пошел гулять пешком с Гольденвейзерами и Софьей Андреевной.

Из дальней деревни приходили мужики с жалобой на своего помещика, отнимающего у них выгон. Л.Н. дал им записку к тульскому адвокату.