Дневник секретаря Льва Толстого

Я уходил в Телятинки на репетицию спектакля и, вернувшись вечером, застал в столовой большое собрание. Были Горбуновы, Николаевы, Буланже, Гольденвейзеры и свои – Л.Н., Софья Андреевна и Ольга Константиновна. Стали меня расспрашивать о спектакле. Толстому не удастся у нас быть, так как завтра, только на один вечер, приезжает в Ясную московский скрипач Борис Сибор. Но ему так хотелось побывать на спектакле, что он даже старался выгадать время, чтобы приехать до или после игры Сибора. Но это оказалось невозможным. Мы же не можем отложить спектакль, так как некоторые из его участников сразу после него, в этот же день, уезжают.

Между прочим, Л.Н. досадливо махнул рукой и промолвил:

– Эх, мое авторское самолюбие задето! Нужно было вам дать новую пьесу!..

Говорил за столом, что всю ночь думал о том, что нужно писать для кинематографа.

– Ведь это понятно огромным массам, притом всех народов. И ведь тут можно написать не четыре, не пять, а десять, пятнадцать картин.

Я передал Л.Н. слова Андреева, что ему удобнее всех начинать писать для кинематографа: он сделает почин, а за ним пойдут и другие писатели, которые первые не решаются «снизойти» до писания для кинематографа. Андреев говорил также, что если Л.Н. напишет, то он скажет Дранкову, владельцу кинематографической фирмы, и тот привезет в Ясную труппу актеров и хорошего режиссера, чтобы тут же разыграть и снять пьесу.

Играл Гольденвейзер.

– Прекрасно, прекрасно! – говорил Л.Н. после сыгранной сонаты Бетховена «Quasi una fantasia».

Затем Гольденвейзер играл преимущественно Шопена. Говорили о музыке.

– Мне нравится Гайдн в своем роде, – говорил Л.Н., – какая простота и ясность! Всё так просто и ясно, и уж никакой искусственности.

Расспрашивал Гольденвейзера о Шумане, Шуберте.

– Кажется, он кутила был? – полюбопытствовал о последнем.

Ольга Константиновна заметила по поводу полученного сегодня от Поссе письма с его впечатлениями от поездки по югу России с лекциями о Толстом:

– Какие вы интересные письма получаете, папа!

– Я этого не стою, – ответил Л.Н. – Живешь в деревне и получаешь со всех концов, как по сходящимся радиусам, сведения о самом дорогом для тебя, то есть о движении – и положительные, и отрицательные.

Поздно вечером Л.Н. принес ко мне в комнату письмо для дочери и просил надписать адрес.

– Я потому вчера сам запечатал письмо, – говорил он, – что писал там лестное о вас, а вам это не нужно знать… То есть не лестное, а приятное. Писал, что мне с вами хорошо работать.

23 апреля

Утром Л.Н. вернулся с прогулки с распустившейся веткой дуба в руках. Он показывал нам это новое свидетельство необыкновенно ранней весны.

Я с утра ушел в Телятинки, где и провел целый день. Вечером в большом амбаре у Чертковых состоялся спектакль – «Первый винокур» Толстого. Я играл мужицкого чертенка, Дима Чертков – бабу, Егор Кузевич – мужика, один рабочий из Тулы, уроженец Телятинок, – сатану и т. д. Спектакль сошел, по-видимому, удачно. Крестьянская публика, которой собралось человек двести, осталась очень довольна. Из Толстых никого не было: в Ясной играл Сибор. Зато присутствовал местный урядник, который, переодевшись в штатское платье, потихоньку пробрался в публику посреди действия, чтобы понаблюдать, не станут ли «толстовцы» смущать крестьянство какими-нибудь «недозволенными» речами. Однако на этот раз поживы ему не было.

24 апреля

За поздним временем, вчера по окончании спектакля я заночевал в Телятинках и сегодня утром вернулся в Ясную Поляну вместе с Белиньким, который шел на свою обычную работу. У террасы мы встретили Л.Н. Он только что вышел на прогулку, с некоторым запозданием, так как было уже более девяти часов.

– Ну что, как прошел спектакль? – обратился он к нам, поздоровавшись.

Мы ответили, что вполне удачно. Л.Н. порадовался и еще раз выразил сожаление, что не мог быть на спектакле.

– А у нас был Сибор, – добавил он, – и прекрасно играл.

Недаром встал Л.Н. так поздно. На самом деле, он сегодня очень плох. С ним даже повторилась несколько раз случавшаяся с ним и ранее забывчивость. Так, я упомянул по одному поводу о Митрофане Семеновиче Дудченко, прекрасно известном Л.Н., находившемуся с ним в переписке.

– Какой это Дудченко? – внезапно спросил он.

– Митрофан Семенович.

– Да где он?!

– В Полтавской губернии.

– Ага!

Сегодня Л.Н. прислали сборник, посвященный памяти В.А.Гольцева[24].

– Меня эта книга приятно поразила. Здесь два моих незначительных письма; а кроме них, мысли о любви, да самые лучшие. Посмотрите, откуда они, не новые ли это версии? А то можно ими воспользоваться.

Но мысли оказались взятыми из прежних произведений и в «На каждый день» уже включены.

Вечером позвал с письмами к себе. Ему стало еще хуже. Он полулежал в кресле, протянув ноги на стуле. Голос слабый, почерк тоже сбивчивый и тяжелый. Подписал свои письма и прочел написанные мною. Между прочим, сегодня я узнал, что третьего дня он велел расковать Дэлира и пустить его в табун.