Дневник школьника уездного города N

Самодельная голая деревяшка сама по себе вещь ненадежная. Костя, разумеется, не заливал в нее свинца, как это правильно делается, поэтому утолщенный конец получился хоть и тяжеловатым, но недостаточно, чтобы наверняка проломить череп. Стоя с битой перед Костей, я чувствовал невероятную власть: я мог забить его до потери сознания, но когда я представлял перед собой отчима… Я начинал сомневаться, что у меня получится. Поэтому для надежности на конце биты я вколотил несколько двухсот пятидесяти миллиметровых гвоздей – они на полпальца торчали из гладко отполированного дерева. Получилось что-то вроде деревянной булавы с шипами. В средневековой Европе такое оружие с любовью называли «утренней звездой».

Костя, конечно, спрашивал, зачем мне бита. Мы зависали у него во дворе. Он курил гашиш. Я вбивал гвозди и отвечал, типа просто хочу попонтоваться. Не представляю, о чем я тогда думал. Сознание, кажется, было ясное. Весь этот день я ничего не употреблял, хотя тянуло жутко, но уже потом, когда я несколько часов прождал отчима перед входной дверью. А тогда ярко, до слепоты, светило солнце. Горячий пот скапливался на лбу. Я хорошо помню, как снял футболку, чтобы обмотать голову, потому что здорово припекало, и лежавший в тени под виноградником Костя сказал:

– Сгоришь.

А я только фыркнул в ответ, поднял молоток и наполовину вбил еще один гвоздь. Костя приложился к сухому бульбулятору, в зафальгованном горлышке бутылки тихо зашипела трава вперемешку с табаком, он выпустил дым и, закрыв глаза, откинулся назад. Я вбил последний гвоздь – всего двадцать или тридцать – распрямившись, прикинул биту на вес. Костя, расслабленный гашишем, наблюдал за мной из-под полуприкрытых век. С шипованной битой я чувствовал себя сверхчеловеком.

Около четырех часов дня, завернув свое оружие в футболку, я пошел домой. Я понимал, что рано. Отчим приходил с работы в шесть-полседьмого, но я отчаянно боялся пропустить его возвращения.

Почти два часа: примерно с четырех тридцати до шести двадцати пяти – я провел в прихожей. Я садился на тумбочку – не в силах оставаться на одном месте больше минуты вскакивал и принимался ходить взад-вперед на два вытянутых шага – больше не давали тесные стены. Несколько раз за дверью слышались звуки. Я вздрагивал – потной ладонью крепче сжимал биту – боялся, она выскользнет в последний момент – за дверью затихало: мне мерещилось, будто там затаился отчим – он догадался – он знает, и я на несколько минут замирал, вслушиваясь в гудящую тишину. Голова нестерпимо болела, хотелось откинуть биту, уйти в свою комнату, припасть ртом к пакету с клеем и дышать, дышать, дышать. В углу стояли туфли – строгие туфли под костюм, немытые с вечера, с двумя серыми пятнами грязи на каждом носу – глядя на них, я едва не сошел с ума: мне вдруг показалось, он уже в квартире, он как-то прошел мимо меня – я почему-то его не заметил, и теперь он тайком наблюдает за мной со своей поганой улыбкой на всю рожу, которую я так ненавижу. Я пошел проверить комнаты. Пусто. Я даже зачем-то заглянул в шкаф – дверцы противно скрипнули – я испугался, что не услышу его, пропущу по-настоящему – бросился обратно. Наглухо запертая дверь встретила молчанием. Я заглянул в глазок – мутное пятно пустой лестничной клетки заканчивалось бежевой дверью. Я снова обратил внимание на туфли. Они как будто чуть сдвинулись. Он только что был здесь, снова подумал я, но тут же откинул эту мысль. Я запихал их под комод. Бита выскальзывала из мокрой ладони – я не выпускал ее ни секунды. Я представлял, как ударю его. Когда дверь откроется, я буду стоять в одном шаге. Он покажется – я размахнусь и со всей силы опущу биту на макушку. Сердце заходилось в галопе. Горло пересохло. Башка раскалывалась. Пот застилал глаза. Маленькая стрелка часов перевалила через шестерку. Я стоял перед дверью без футболки – она продырявленная гвоздями валялась под ногами – ждал, когда звякнет ключ. Я боялся поскользнуться на ней в самый последний момент – смотрел на нее, сжимая биту обеими руками, и не делал никаких попыток поднять – еще сильнее я боялся, что в тот момент, когда наклонюсь, чтобы убрать ее из-под ног, замок щелкнет, войдет отчим, и я не успею ударить.

Наконец, замок щелкнул. Я не поверил. Щелкнул второй раз. Дверь отошла. Щель быстро раскрылась. Я сделал шаг вперед и взмахнул битой…

Самого удара я не помню. Все произошло слишком быстро и как-то скомкано. Уже потом, когда начались все эти разбирательства, выяснилось, что бил я не так, как изначально задумал – не сверху вниз по макушке, а почему-то наискосок, по касательной. Отчим не успел повернуться ко мне лицом. Это спасло нас обоих. Бита зацепила сначала плечо, напрочь разодрав гвоздями его любимую кожаную куртку, а потом превратила в кашу правое ухо.