Дневник театрального чиновника (1966—1970)

Перед моим уходом в театр, в 17 часов позвонил Эрман (директор «Современника») и сказал, что «лит» на «Народовольцев» обещали дать в 10 утра 23 сентября, и театр очень просит, чтобы в 11 часов утра пришли принять спектакль.

23 сентября

В 11 утра были в «Современнике» на «Народовольцах». Довольно огорчительное явление. Прежде всего, расхождение с жанром пьесы. Пьеса — довольно сухой документ, а театр пытается ее играть как психологическую драму, и из этого ничего не получается — крик, надрыв, а все пустое. Вместо того чтобы просто обращаться к разуму зрителя и доложить ему то, что ты хочешь сказать, актеры пытаются создать образы, а играть-то нечего. Ну, у кого больше материала и таланта, у того что-то получается, например, Царь — Евстигнеев. Потом, сделано это многослойно: на фоне народа — народовольцы, на фоне того и другого — сцены во дворце. Окончание фразы в одной среде становится началом разговора в другой. Замысел понятен, но все слишком усложнено. Сам Ефремов — Желябов — какой-то герой Достоевского, а не крестьянин — революционер. И все кричат, кричат — Муравьев — Фролов и Гольдберг — Никулин особенно.

А вечером в 21 час была в ВТО на открытии 31-го сезона Дома актера. Полно каких-то нетеатральных людей. Абсолютно отсутствует молодая режиссура, и почти нет молодых актеров, есть старики. Какое-то грустное зрелище, нет праздника, скучно.

24 сентября

В 12 часов дня была на спектакле БДТ «Сколько лет, сколько зим». Что-то не очень, особенно первый акт. Во втором появилось какое-то напряжение, один раз даже до слез. Актеры играют интересно, достоверно, им веришь, но как-то все прохладно, мне не хватает темперамента, страсти режиссерской. Юрский делает что-то не то, сочно, смешно, но не то. Нет трагедии человека, а просто какой-то комик.

После театра поехала к Борису Владимировичу отвезти билеты. В беседе возник вопрос о том, как судить художника — лишь по его созданиям или и по его жизни — по совокупности. Борис Владимирович считает, что если на поверхности явное расхождение между творениями и жизнью самого автора, то для выводов этого все же мало, нужно учитывать и причины, и мотивы поведения. Вот Некрасов — гражданин в поэзии, объективно от его деятельности огромная польза, и журнал-то он издает один-единственный прогрессивный, и близок к Чернышевскому, а, страшась закрытия журнала, оду самому Муравьеву-«вешателю» прочитал, и до самого смертного одра и на нем мучил его этот поступок слабости. Давал балы, имел один из лучших выездов, но нужно было давать балы, чтобы принимать редакторов, налаживать связи и т. д. — вот, надо учитывать все. Толстой проповедовал опрощение, а жил в графском доме, да, но что ему было делать?

Рассуждая о том, почему две самые гениальные пьесы — «Ревизор» и «Горе от ума» никогда не пользовались большим успехом, Борис Владимирович сказал: «Потому, что в них нет ничего лишнего, они слишком совершенны для театра. В театре нельзя все время быть в напряжении — пьеса должна строиться так, чтобы как волны набегали, а в „Ревизоре“ сплошь одно золото и бриллианты. Интересно, когда читаешь варианты, то видишь, как Гоголь освобождает пьесу, по его мнению, от всего лишнего. И получается, что в чтении это гениально, а на сцене многое пропадает. Шекспир умел сочетать — у него не просто сказано „подлец“, а он пишет многими определениями, и зритель, если что-то и пропустит, то что-то и ухватит. Вот у Островского гениальная „Гроза“ не пользуется успехом, а мелодраматичная „Без вины виноватые“ — пробивная, как пуля. Сцена не может жить без доли пошлости», — заключил Борис Владимирович.

Опять вспоминали о «Доходном месте» в постановке Захарова. Борис Владимирович сказал, что у режиссера нет единого замысла. Что вот у Фоменко в «Дознании», поставленном им в Театре на Таганке, был неверный замысел, но был, во многом был замысел в его постановке «Смерти Тарелкина» — в ролях Тарелкина и Варравина чувствовался режиссерский замысел, а здесь этого нет.

Я сказала, что Варпаховский считает, что «Доходное место» Захарова — это отголоски Таирова, что это формализм, который он ненавидит. На что Борис Владимирович как-то спокойно заметил, что это Варпаховский проснулся и заговорил о формализме, что это чепуха, никакой это не формализм, и Таиров здесь ни при чем, он бы в ужас пришел, если бы его к этому спектаклю приплели, так как это просто агитка.

Говорили о книге Светланы Аллилуевой, которую я ему давала читать. Что это приятно, потому что скромно. И если она хотела себя реабилитировать, что она сама никакого зла не сделала, то цель ее достигнута, а папочку своего она довольно-таки «раздела», и жизни ее не позавидуешь.