Дневник войны со свиньями

— С такими скотами…

— Не следует терять спокойствия, — заметил большерукий.

— Спокойствие! Мы вколотим его кулаками! — грозно прорычал Рей. — Вы только выясните местонахождение нашего друга. Клянусь, я его вызволю!

Зашла речь о том, стоит ли заявлять в полицию — будет ли от этого польза, или же это бессмысленно, даже опасно. У Видаля чуть не вырвалось: «Если он похищен, его, вероятно, отпустят», но он сдержался, опасаясь, что это предсказание вызовет нежелательные для него вопросы.

Затем беседа сосредоточилась на друге, у тела которого они сидели, и о близких уже похоронах. Остролицый по поводу отсутствия сына заметил:

— Я считаю это аморальным.

— Молодежь, — проговорил большерукий со свойственной ему снисходительностью, — блюдет свои интересы. Разве не сказано: «Предоставь мертвым погребать…»?

— Растак твою бабушку! — вознегодовал Данте, у него как будто улучшился слух.

— Прежде чем ехать на кладбище, — предложил Рей, — почему бы нам не пройти круг по кварталу, неся фоб на руках? В случае насильственной смерти это делается. Поднимем Нестора повыше и так покажем врагам, что мы не струсили.

Видаль посмотрел на двоих чужаков — сперва на большерукого, затем на остролицего, — ожидая от них возражений. После паузы, во время которой было слышно, как первый из них зашевелился на стуле, садясь поудобнее, высказался Данте:

— Вряд ли нам в нашем положении следует кого-то провоцировать.

— Тем паче с поднятым на плечи гробом, — прибавил Аревало.

Видаль восхитился хитростью обоих чужаков: уверенные в торжестве благоразумия, они, чтобы не испортить дела, не стали первыми выступать в его защиту. Когда же выяснилось, что все, за исключением Рея, оказались сторонниками умеренности, большерукий привел еще один аргумент:

— Кроме того, не проявим ли мы безответственность, если подвергнем опасности парней из похоронного агентства?

— Да, они ведь люди трудящиеся, ни в чем не повинные, — прибавил остролицый.

Это заявление вызвало немедленный отпор, и на миг показалось, что умеренность потерпит поражение. Но обе стороны отвлекло новое событие, а возможно, и спасло, ибо разрушило опасные планы: явился сын Нестора. Парень красноречиво поблагодарил друзей отца за присутствие и сказал, что столь замечательное доказательство преданности — огромное утешение для него, удрученного тем, что он не мог участвовать в бдении у тела отца; полиция, что и говорить, это ветвь неумолимой бюрократии, ей подавай формальности и допросы, до сыновней скорби ей дела нет.

Аревало прошептал как бы про себя:

— Неужто ты плачешь?

— Несчастный парень, жаль его, — признался Видаль.

— Вы думаете, он замешан в убийстве? — спросил Рей.

— Если его до сих пор не тронули, — рассудил Аревало, — его поведение на трибуне наверняка было омерзительным.

26

Видаль едва успел вытереть слезы. Объявили, что пора выезжать на кладбище, — в комнатах и в коридорах началось движение. Видаль боялся снова расплакаться, надо было следить за собой — иногда самый невинный пустяк сотрясает душу. Очень растрогал его вид доньи Рехины — растрепанная, ничего не замечающая, она шла, почти не подымая ног, будто ее волокли. Видаль посмотрел в другую сторону и увидел Данте. С ребяческим возбуждением Данте повторял:

— Глядите, мальчики, не разлучаться. Держимся все вместе, все вместе.

«Слепой и глухой, — подумал Видаль. — Укутанный кожей. Каждый старик превращается в скотину».

— Самое главное, — заметил Аревало и, подражая Джими, подмигнул одним глазом, — это не позволить просочиться нежелательным элементам.

— Кто сядет с сыном Нестора? — спросил Рей. — Мы четверо сядем вместе, — уточнил Данте.

— Это уже известно, — пробормотал или подумал Видаль.

Он в последний раз глянул на опустевшее жилище, рассеянно подошел к автомобилю и, сев, прильнул лицом к окошку, чтобы друзья не заметили волнения, с которым он не мог совладать. И тут он произнес слова, которые его самого удивили:

— Из похоронного автобуса все выглядит по-другому.

— Растак твою бабушку, — возразил Данте, он в это утро слышал так хорошо, будто наконец приобрел слуховой аппарат. — Мы-то еще не едем в похоронном автобусе.

На авениде Освободителя они обогнули памятник Испанцам.

— Я и вправду стар! — заявил Аревало. — Хотите, расскажу вам об одном из моих первых впечатлений? Я смотрю на эту авениду, которая тогда называлась авенидой Альвеара, и мимо проезжают автомобили с открытым верхом и с сиреной в виде бронзовой змеи. Куда подевались эти великолепные «рено», «испано-суизы» и «делоне-бельвили»?

Как бы в тон ему ностальгически отозвался Данте:

— Мне говорили, что на улице Малавия было озеро.

— А другое озеро — перед часовней Святой Девы Гвадалупской, — отозвался Аревало.

Бабье лето давало себя знать. Видаль скинул с плеч пончо и возмутился:

— Какая жара!

— Это влажность, — возразил Данте.

— Слыхали вы что-нибудь, — поинтересовался Рей, — о намечаемом марше стариков? Очень своевременная манифестация и, вероятно, будет иметь большой эффект.

— Брось, — возразил Аревало. — Ты представляешь, что это будет? Они восстановят против себя весь город. Зрелище Дантова Ада.