Дневник забайкальского казачьего офицера. Русско-японская война 1904–1905 гг.

30 сентября. Около часу ночи меня разбудил вестовой и сказал, что в Уйянньине никого нет, что сейчас прошел последний отряд пехоты и солдаты советовали нам уходить, так как неприятель наседал. Ружейная перестрелка смолкла, но неприятельские снаряды ложились уже возле нас и даже давали перелеты — значит японцы продвинулись вперед. Нечего было делать, мы собрались и пустились в путь вдоль реки.

Было очень темно. Дождь лил безостановочно. У деревни Лиандятуй меня остановил отрядный интендант Воинов и предложил переждать дождь в его фанзе, я с радостью согласился.

У Воинова был отобран для раненых весь его транспорт, и он остался здесь с 200 пудов сухарей без средств перевозки. Он решился уничтожить сухари, чтобы они не достались неприятелю. Воинов просил меня подписать акт об уничтожении сухарей — я отказался, предложив ему, со своей стороны, сложить мешки у дороги, чтобы их могли подобрать отступавшие части; это он находил невозможным, так как сухарями воспользуются не наши, а японцы, да еще, пожалуй, напишут благодарность начальству, как это случилось раза два, когда им достались продукты, заготовленные интендантством. В это время проходил через деревню 8-й Сибирский казачий полк, Воинов предложил сухари по справочной цене — полк отказался их принять за недостатком вьюков, но когда я сказал казакам, что они могут даром брать их, все было расхвачено мигом. Сделав доброе и полезное дело, мы пошли спать. Не успели мы затушить лучину, как в нашу фанзу вошел генерал, командир пехотной бригады; он увещевал нас скорее уходить, потому что японцы были близко. Сам он вернулся сейчас из Уйянньина, где думал найти генералов Экка и Петерова, но наших войск там уже не было, оставались только в фанзах человек двадцать раненых, которые умоляли его забрать их с собой. «Это произвело на меня удручающее впечатление», — говорил генерал, но он ничего для них не сделал и со спокойной совестью лег спать, приказав адъютанту разбудить его через три четверти часа.

Гроза не прекращалась, но нужно было торопиться уходить, потому что конный отряд отступил левым берегом к Бейлинпуцзам, а японцы могли занять брод против Санцзяцзы, тогда путь был бы нам отрезан. Проливной дождь шел вперемежку с градом, раскаты грома потрясали воздух, от времени до времени после ослепляющей молнии гром ударялся с треском поблизости — но это была детская игра в сравнении с ружейной и орудийной пальбой и с разрывом снарядов.

Река не успела еще набухнуть, воды на броду было по брюхо лошади. Мы пришли в Санцзяцзы в десять часов утра и остановились в фанзе, занятой перед наступлением штабом полка. Теперь она была совсем разорена, сняты и увезены пехотой все шкапы, ящики и циновки, окна, двери, и все, что могло гореть, пошло в дрова, потому что оно было сухо и горело лучше, чем сложенный на дворе хворост или нарубленный лес, которого было много по сопкам.

Генерал Петеров спустился с перевала, его обозы отходили назад, и сам он собирался отступать, но было получено приказание снова перейти в наступление, — один полк поднялся опять на перевал, а Мокшанский полк занял хребет над Санцзяцзы.

Перестрелка приближалась, на броду скоро после нашего прохода японским кавалерийским разъездом было убито два казака.

Подъехал Заботкин, мы с ним пообедали и поехали в полк, стоявший неподалеку, у поворота в долину, идущую к Фушуну; тут же находился 8-й Сибирский казачий полк. Нас передвинули потом до деревни Сяоцзяхецзы, где полки стали биваком. Я был слишком болен, чтобы ночевать на дворе, и получил разрешение остановиться в фанзе вместе с Заботкиным.

Вечером заехал к нам командир 8-го [Сибирского] казачьего полка, полковник Панков; он пил с нами чай, но ночевать переехал в другую деревню, потому что, по его мнению, сюда могут залетать снаряды, если японцы установят батарею на высотах левого берега Тайцзыхэ. Пока он гостил у нас, привозили к нему донесения; он отдавал приказания, делал распоряжения так покойно, так толково, что мы им залюбовались.

1 октября. Нас разбудили вестовые и передали, что наш полк ушел в Бейлинпуцзы поздно вечером, и что об этом они узнали только теперь от казаков, следовавших в обоз. Сибирцы отошли на север — в деревне мы были одни.

Мы живо собрались и направились к Тайцзыхэ, чтобы пройти береговой дорогой в Бейлинпуцзы, но путь в этом направлении был уже отрезан неприятелем. На сопках с той стороны реки жарили неприятельские пулеметы, чертовы перечницы, как их звали казаки, по

заставе 8-го Сибирского казачьего полка, которая отходила, отстреливаясь; мы пошли следом за нею.