Дневник запертого в квартире, или Сердца Под Октябрьским Дождём (СИ)

Юра хотел окликнуть мистера Бабочку, который ушёл далеко вперёд и теперь тряс спящих в дальнем конце зала бедняг, что, по скромному Юриному мнению, могли поведать только несколько сумрачных эпизодов из их алкогольных видений. Было страшно… страшно, как сопливому подростку, который заблудился в подворотнях чужого города. Ему никогда ещё не приходилось бывать в такого рода местах, общаться с такого рода людьми, и настало время в очередной раз спросить себя: «Мне точно необходимо здесь быть?».

— Ну, рассказывай, раз приехал. Присаживайся, — Егорыч хлопнул ладонью по соседнему стулу; Юра остался стоять. Он поглядывал теперь на бармена, который аккуратно насыпал в кружку из банки кофе. На его лице играла зловещая ухмылка, вносящая новые краски в истеричную мысль: «Попались!». — Рассказуй. Как там у вас? Хорошо? Голубое небо, да? Девки по улицам туды-сюды, попами вихляют… денежки в карманах. На водку-то всегда, поди, хватает?

— У меня жена, — сказал Юрий так, будто этот факт мог служить ответом разом на все вопросы. Он вспомнил, что с трудными детьми нужно говорить не повышая голоса, просто и по существу. Не упрашивать их, не лебезить и не ругать. Апеллировать к логическому мышлению. Логику воспринимают все, вне зависимости от того в какую сторону и с какой скоростью ходят стрелки в голове. Законы, по которым работает этот мир, для всех одни… что бы там не говорила Алёна.

— Жена… — вдруг погрустнел волосатый человек. Юра поморгал: перемена была внезапной, как хлопок в ладоши. Только что Егорыч трогал алым языком жёлтые клыки, словно пробуя их на остроту, а теперь уставился в блюдо с огурцами. Скулы горестно опустились, с мочек ушей капал пот, мутными струйками стекавший из-под шапки волос. — Я тоже когда-то был женат. Она хорошая у меня была, добрая. Занимали комнату под самым чердаком, на Васильевской. Обстановочка-то знаешь какая? Тебе будет не интересно, но я помню до мелочей малых. Она и была мелочью — тесная, ледяная зимой, но мы не жаловались. Мы тогда были милы друг другу. А как хороша она была собой, эта баба! Локоны там, кудри… нос такой…

Он нарисовал на столе пальцем нечто невразумительное, и Юра понял: не помнит! Помнит комнатку под самым чердаком, но не помнит, как выглядела женщина, которая с ним эту комнату и эту жизнь делила.

Молодой учитель так поразился этому открытию, что не сразу понял, что догадка пришла одновременно в две головы. Глаза его собеседника заполнила безнадёга. Плечи под мятой, дурно пахнущей потом и грязью, джинсовой курткой поднялись и опустились. Возник новый звук: по жестяному карнизу, переливаясь в водостоках, вдруг застучали потоки дождя. Все затихли, даже музыка замолкла. Люди поднимали головы и переглядывались, как коровы в загоне, которые почувствовали запах готовящейся говядины.

В наступившей тишине оглушительно прозвучал голос:

— А, к чертям. Пойду, отдам себя в леса. Петелька там давно уже меня заждалась. Давненько.

Юра отшатнулся. Егорыч смотрел прямо перед собой невидящим взором. В голове возникла яркая картинка из одной детской книжки, которыми у маленького Юры был набит целый книжный шкаф: камень, а на нём лягушка. Жаба, точнее. Серая, страшная, как гнилая картофелина, сидит и смотрит в пространство. В тексте говорилось что-то о безалаберном, но милом комаре, у которого была авоська с лесными ягодами, а жаба обладала ярко выраженными чертами антагониста. Но Юра с детства знал, что поедать комаров и мух — работа земноводных, и никакой антипатии (кроме лёгкой гадливости) к жабе не питал. Напротив, она казалась ему жалкой и одинокой душой, душой, потерявшей всяческие ориентиры. Оставаясь наедине со своими книгами, он иногда брал в руки простой карандаш и пытался нарисовать для жабы новый смысл жизни. Дом с треугольной крышей? Яблоневый сад? Гоночный автомобиль? Корабль с парусами, вроде того, что был у пятнадцатилетнего капитана? Выражение её лица не менялось ни на йоту. Ластик оставлял на странице грязные катышки.

Этот мужик жуть как напоминал ту жабу.

— Э, Тимофей, ты чего это? — сказал кто-то из компании за столом по соседству. — Опять нам сказки решил порассказать?

Юра думал, что мужчина не откликнется, но он повернул голову и спросил:

— Какие такие сказки? Вот сейчас пойду и повешусь. Во славу великой глотки!

— Брешешь, пёс, — сказал кто-то другой.

По помещению заметались тени — это бармен подхромал к своей лампе и направил её на Тимофея, так, что тот оказался в круге света, словно актёр, эффектным, хотя уже немного приевшимся театральным приёмом появившийся среди зрителей.

Один из приятелей Тимофея, мужчина с длинными волосами, наклонился вперёд, через стол, пачкая в пепле воротник рубашки-поло.