Дневник запертого в квартире, или Сердца Под Октябрьским Дождём (СИ)

Взяв за плечи, словно игрушечного солдатика, здоровяк отодвинул Славу, пробурчав: «Не нужно тебе туда смотреть», спустился по лестнице. Несмотря на внушительные габариты, шаги его были мягкими, как у кошки, ступени, которые скрипели под ногами почти у каждого, не издали ни звука, будто обрели вторую молодость. Мужчина опустился на корточки возле тела; толпа, слегка осмелев, подалась вперёд, и супруги наконец увидели, что падение с лестницы не кончилось для Марины ничем хорошим. По короткому взгляду, которым мужчина удостоил зрителей, Юрий понял: он знал с самого начала. Знал, что её уже не спасти.

— Вызовите скорую, — сказал Слава не своим, хриплым голосом. Как от взрыва петарды посреди церковной службы, от него шарахнулись все, включая Алёнку. Юра не шевелился; он как зачарованный смотрел на распростёртое внизу тело. Шикарные чёрные волосы разметались, укрывая лицо и шею, простое белое платье выглядело сугробом, из которого торчали ноги, обутые в синие туфли на низком каблуке. Одна туфля почти слетела и болталась исключительно на большом пальце.

— Прости, сынок, — покачал головой мужчина. Он был в старом пиджаке и просаленной жёлтой рубашке — словно сошёл с экранов телевизоров, прямиком из американских фильмов пятидесятых. Юрий назвал его про себя «мистер Бабочка», за несуразную синюю бабочку, которая таилась в загибах воротника. — Никакая скорая ей уже не поможет. Хотя, конечно, вызвать нужно. Для порядка.

Он обвёл глазами присутствующих.

— Что здесь произошло?

— Она шевелится, — сказала Саша, проигнорировав вопрос. Было заметно, что, несмотря на всю кошмарность произошедшего, ей хотелось вернуть себе роль первой скрипки. — Я видела, она только что пошевелилась.

Глаза мужчины на миг вернулись к распростёртому у его ног телу и задержались там ровно настолько, чтобы ещё раз удостовериться в том, во что многие пока ещё отказывались поверить.

— Такое бывает, — сказал он со вздохом, слегка рассеянно потирая лысину между двух островов тонких серых волос. — Электрохимические процессы не сразу прекращаются даже со смертью мозга. Это может давать побочные эффекты в виде сокращения мышц. Никакой мистики.

— О, господи… — Саша прикрыла пухлый рот рукой.

Мужчина молчал, не торопясь повторить свой вопрос, но подразумевая его; Слава уткнулся головой в стену. Картина над его головой, изображающая залитые солнцем поля (Юра предполагал, что для местных жителей такой пейзаж сродни фотосъёмке с Марса), накренилась. Собравшиеся заговорили все разом, и замолкли, будто выключили звук, когда снизу прибежал Пётр Петрович. За телефоном в его руках тянулся провод. Он кому-то звонил, прижимая трубку плечом к уху. Лицо его ничего не выражало, а глаза ощупывали бездыханное тело с внимательностью, с которой он, возможно, рассматривал строчки в своём монументальном журнале.

Только теперь у кого-то проклюнулся голос. Заговорила одна из щуплых, бледных женщин, тех, что любят гулять в саду за зданием бывшей лечебницы и проводят там почти весь световой день, отлучаясь только на обед, да ещё когда портится погода. Кажется, её звали Ритой.

— Он толкнул её, — сказала она, перебирая край своего простого платья в крупный белый горошек. — Я была здесь, я видела…

Слава что-то неразборчиво промычал. Шея его стремительно бледнела. Испугавшись, как бы бедняга не хлопнулся в обморок, Юра подошёл к нему поближе.

Саша спустилась по лестнице вниз. Вместе с Петром Петровичем, который оставил телефонный аппарат прямо на ступеньке (из снятой трубки доносились короткие гудки), они перевернули Марину на спину, так, что стало видно вздувшиеся на шее синяки. Голова была смещена к одному плечу, глаза приоткрыты, под веками полоски белков. Саша осторожно поддерживала голову. Было видно, как ей непросто. «Такая хорошая девочка, — повторяла она — Такая хорошая девочка. Мы все её любили». Юрий со всей ясностью для себя понял, что ещё немного, и она обнаружит в себе не только растерянность. Она обнаружит в себе гнев. Её мягкие руки превратятся в молоты, и тогда Славе не поздоровится.

— Скоро здесь будут медики… и полиция, — сказал Пётр Петрович, обращаясь к Славе. — Я рекомендую вам никуда не отлучаться.

Мужчина кивнул. Кожа на его щеках и шее натянулась и мерцала нездоровым блеском, словно натёртая воском. Вокруг кружились мошки; они танцевали в лучах света над лицом Марины, над её открытым ртом. Юрий понял откуда они взялись лишь спустя десять минут, когда во главе с Петром Петровичем все спустились в фойе, и мистер Бабочка рассеянно выложил из карманов на подлокотники кресла, где он устроился, несколько яблочных огрызков.

Рита продолжала:

— Они ругались, а я просто шла мимо. Он едва не пришиб меня дверью. Я стояла вон там, а они всё ругались. И когда он толкнул её, я не смогла ничего сделать.

Она посмотрела на свои ладони, на грязные заскорузлые ногти.

— Мои руки уже не такие, как двадцать лет назад. Как бы я смогла ему помешать? Но Господь всё видит. Господь всё видит и прощает грехи только тем, кто искренне раскаивается.