Дневник Жеребцовой Полины (часть первая, отрывок, Чечня, 1995 г.) Мне жалко солдата

Я сидела и плакала перед зеркалом. Подбородок так дрожал. Мне было противно смотреть на себя. Потом пришла тетя Валя, мама Аленки. Ахнула.

— Ты, Лена, с ума сошла?! — сказала.

И мне сказала:

— Почему ты к нам не прибежала? Мы бы тебя спрятали!

Мама стала злая и очень ненормальная.

А тети Марьям не было дома, и меня никто не спас.

Теперь я одела большой платок. Иначе все дети будут смеяться, и обзывать меня.

Нельзя, чтобы узнали.

Поля.

19 марта 1995 год

Мы ходили за водой. На трубу. Труба далеко, за садами. Там еще речка Нефтянка.

Много было детей, женщин. Все с ведрами и бидончиками.

Там иногда сильно стреляют из автоматов, и мы падаем и лежим на траве.

Мама меня не простила из-за коптилки.

Когда много детей было, она подошла и стащила с меня платок.

Сказала:

— Вот как я ее наказала! Она теперь лысая и страшная, потому что была неаккуратна, и огонь попал на пол!

И все дети смеялись. Стали говорить: «лысая башка, дай кусочек пирожка» и хохотали.

А я стояла и плакала.

И, кажется, что мне лучше умереть, чем жить.

Зачем я живу?

Поля.

20 марта 1995 год

Сегодня день рождения. Мне десять лет!

Я в большом платке, и видно только лицо — как у матрешки.

Мама подошла, обняла меня и сказала:

— Я погорячилась, наверное. Вот, возьми…

И сунула немного денег.

— Это тебе на мороженое! — сказала она.

И пошла по делам.

А я сижу и думаю, что мне не нужны эти деньги. Мне ничего не нужно.

Она не любит меня. Никто не любит.

Продолжаю:

Пришла тетя Валя и Аленка. Принесли старое варение из абрикос.

Его можно помазать на лепешку и поесть. Это — подарок.

Поля.

23 марта 1995 год

Я смотрю в зеркало. Мои волосы не растут совсем!

А мама ходит, как ни в чем не бывало и поет песни.

Она уже забыла о коптилке.

Тетя Валя качает головой.

Поля.

2 апреля 1995 год

Мы ходили на Консервный завод. Это от нас далеко. Нужно идти пешком часа четыре.

Я, мама, Аленка и тетя Валя.

Там можно было взять кабачковую икру. Срока годности нет, он пропал. Но есть можно, если пережарить. Все носят и едят. Там тысячи банок!!!

Мы тоже шли, через дома и сады по дорогам туда.

Там были сотни людей и корреспонденты. Иностранцы. Они говорили на непонятном языке. Мама сказала, они из Англии и Франции.

Эти дяди дали мне и Аленке конфеты!!! Настоящие! Шоколадные!

И ушли.

Они что-то фотографировали.

А мы сразу все конфеты засунули в рот и съели. Ох, как вкусно!

Мама и тетя Валя взяли много банок икры. Мы будем обжаривать ее на сковороде!

Это еда.

Но было и страшно.

Когда мы шли туда, есть дорога, где едут машины. Эта дорога недалеко от Консервного завода.

Там лежал человек. Не человек, а такой черный скелет. Немного одежды.

Лицо и руки скушали собаки. А середину поели, но не совсем.

А рядом сгоревший танк.

И больше не было трупов.

Мама и тетя Валя отвернулись и прошли мимо. А я и Аленка остались. Мы стояли и смотрели.

Я видела его ребра. Они такие были странные, и куски одежды приклеились, вроде…

Мама и тетя Валя давай на нас орать.

Мы побрели дальше. Потом я Аленке говорю:

— Вдруг он зашевелится?

Аленка завизжала.

Обратно не хотели идти той же дорогой, но пошли. И опять я не испугалась. Посмотрела.

Лежит. Все ходят мимо, а он — лежит. Собака подошла, понюхала. Мы ее отогнали палкой.

Я решила звать его «танкистом». Он погиб — наверное, сгорел в танке. Он русский.

Но где его друзья? Почему он лежит на дороге?

Поля.

6 апреля 1995 год

Ох, и страшный сон!

Танкист приснился. И, вроде, он мертвый — весь черный, горелый, а живой!

И шевелится. Ползет куда-то.

Я так кричала.

Маму разбудила. Мама мне опять дала подзатыльников.

9 апреля 1995 год

Были на «Березке». Там очередь была.

Давали коробку с красным крестом.

Я принесла домой ее. И вижу — там сыр. Я так сыра хотела!!!

Я отрезала кусочек. Пожевала. И фу…

Это оказалось мыло.

Я кушать хотела, думала, сыр. Мама открыла консерву. Это тушенка.

И мы ее ели из банки ложкой.

Поля

11 апреля 1995 год

Пыль такая. Воняет непонятно чем. Стреляют. Все — война.

Опять ходили на Консервный завод.

Икру едим. Противная, гнилая. Но тетя Валя ее на сковороде жарит с маслом, и ничего. Можно макать лепешку и есть.

Я уже ждала, когда мимо «танкиста» пойдем.

Мама и тетя Валя прошли быстро. И Аленка с ними. Я картонку тащила, чтобы его накрыть. Нашла по дороге коробку, разломала, чтобы длинная картонка была.

А его нет нигде. Смотрю, а в канаве! Кто-то с дороги в канаву спихнул.

Мимо машины едут, люди идут с тачками за икрой кабачковой, а он в канаве лежит.

Бедненький! Собаки ножки доели. Вкусно, наверное.

Остались ребра только, да кости.

Страшно очень смотреть. Но я решила накрыть картонкой.

Мама увидела издалека, как закричит:

— Дура! Дура! Иди оттуда!

Я не знала, что делать, но картонку вниз бросила. Чуть промахнулась.

(Канава с метр глубиной).

Мама подбежала, меня за руку схватила. Кричит:

— Собака картонку не снимет, думаешь?! Не трогай и не смотри!

И обратно мы этой дорогой не пошли.

Прости, танкист.

Поля.

15 апреля 1995 года

Мы с мамой ходим на базарчик «Березку». Продаем дедушкины удочки, блесна.