Дневник Жеребцовой Полины (часть вторая, Чечня, 1999-2002 гг.)

Я еле-еле прожевала ее, позавчерашнюю. Вчера не пекли…

Лепешка твердая, как обувная подошва.

Я взяла свою палку-клюку.

Пора в путь!

Будур

19 февраля 2000 г

Вчера, 18 февраля, мне сделали операцию.

Врачи снова «фотографировали» мою ногу. Сделали метки-ориентиры зеленкой.

Вокруг стреляли, где-то шел бой…

Я чувствовала только уколы, их было 14-ть. «Блокада из новокаина».

Но мне было больно, и я кричала. Поэтому, помучившись, не удалив осколок и разрезав ногу в нескольких местах, врачи МЧС все-таки решились на полный наркоз.

Они боялись делать его первоначально из-за сердца, думали, что оно не выдержит…

Операция длилась около двух часов.

Пока меня готовили к наркозу, я познакомилась с худенькой красивой медсестрой Наташей и моим хирургом Сулейманом — Бауди.

Он доктор из девятой московской больницы.

Врач — чеченец. Медсестра — русская. Оба из Москвы.

Единственное, что оказалось плохо, — я требовала свой большой осколок.

Но его мне не дали. Зато дали справку о ранении с печатью МЧС.

Потом нам немножко повезло: машина «Скорая помощь» везла какую-то старую женщину в город Моздок, в госпиталь. Больную спасали.

Врачи на ходу делали ей уколы, давали кислород. Поэтому на обратном пути машина подвезла нас ближе к дому. Высадили за три квартала — дальше машина не могла проехать из-за завалов — дома ведь разрушены.

Мы передохнули на скамье, под горячим солнышком и поплелись домой.

Доктора предупредили:

— Через день следует приходить, менять повязку!

Дали салфеток и бинтов. Бесплатно!

Сказали:

— На случай боев, если не сможете добраться к нам.

К ночи обезболивание ушло. Горели раны! Я принимала лекарство баралгин.

Мама одна пошла за кашей. Она попросит для меня питание — домой.

Доктора дали справку. Высказали предположение:

— Возможно, порцию для дочери увеличат.

Я читаю и жду маму. Есть не хочу. Тошнит после наркоза. Но мне все равно интересно, что маме дадут и сколько?!

Вечер.

Все в порядке. Мама пришла. Еда еще теплая. Можно не греть.

Бабушкам мы дали в честь моего выздоровления какао с молоком, а соседу Валере — немного каши на тарелке.

Будур

21 февраля 2000 г

Сынишка пожилой чеченки, которая учила Раису молитвам, оказался русским! Он не родной, а усыновленный. Ему 23 года.

А внешне — старший школьник. Принял ислам в 1993 году. Работал на стройках.

Он курит. Насчет выпивки — не знаю.

Этот парень слышал от дворовых кумушек об Аладдине.

Рассказал, что никогда не думал обо мне, но однажды я явилась в его сон и представилась: «Я — царевна Полина-Будур!»

Его ночное виденье особенно поразило меня. Об этом имени знали четверо: Аладдин, я, Джинн и моя мама. По гороскопу парень «Рак» и «Дракон». Самая подходящая мне, «Рыбе» пара. Набивается в дружбу, но мне не нравится.

«Алкаш» — Вовка сегодня отколол такую штуку: взял и поцеловал мою маму в макушку. Какой позор! Невыносимо терпеть такое нахальство!

Мама рассмеялась и почесала это место…

Подруга Аладдина

24 февраля 2000 г

Швы мне не сняли. Сделали перевязку.

Доктора посмотрели ногу и сказали:

— Там большая пустота. Нельзя поднимать тяжести, много ходить — опасно.

В другой палатке пластырем на указательный палец руки приклеили маленькую батарейку, как от часов.

Объяснили:

— Она ускорит заживление. Точка на твоем пальце, соответствует ране на ноге!

Я подумала: значит, движемся вперед, раз используем древние знания.

Мне сделали укол с сердечным лекарством, и мы отправились в столовую.

По справке получили в отдельной очереди 4 баночки детского питания, «паштет». Они очень маленькие, железные! Но как раз по две, удобно делить.

Набрали каши. Решили угостить соседа Валеру. Он один нормальный. Если съедобное найдет — сразу говорит всем, чтоб люди и себе взяли. Иногда приносит и сам раздает. Делится с нами и с бабушками. Не сплетничает. Дружит со всеми. Мне бы так уметь!

О моем новом друге позволь, Дневник, замолвить слово: Алик — это его чеченское имя. Он человечен. Старается помочь добрым словом и делом. Много рассказывает о себе. О прошлом. О наркотиках. Тюрьме. Алик признался мне, что несколько раз был доведен до крайнего отчаянья отношениями в семье своих русских родителей. Пытался покончить с жизнью… Вскрывал вены. Вешался. Его чудом спасли…

Я поняла: он из среды нехорошей, порочной, необразованной. И его память не могла не унаследовать это. Рано или поздно детская травма проявит себя. Судя по прочитанным мной книгам, такие люди впадают в крайности. Сначала они отрываются от прошлого — взлетают! Затем, непременно, падают в знакомый с детства уродливый мир. Он затягивает их в себя через старые дружбы, обязательства перед родными.

Алик всегда будет стремиться к чему-то хорошему, светлому, но жить он уже научен по-другому… Я привыкаю к нему. Хотя, в глубине своего сознания, все же не доверяю.

Опять нашла обгоревшую книжку на улице. Мне понравились стихи: