Дневники, 1915–1919

Я должна воспользоваться оставшимися до ужина пятнадцатью минутами и восполнить большой пробел. Мы только что вернулись из Клуба; заказали переиздание «Пятна на стене» в «Pelican Press»[1198]; пили чай с Джеймсом [Стрэйчи]. Он сообщил, что из-за отвращения к условиям мира Мейнард подал в отставку[1199], стряхнул с себя канцелярскую пыль и теперь является академиком Кембриджа. Однако мне действительно нужно спеть дифирамбы самой себе, поскольку, вернувшись из Эшема, я обнаружила, что стол в холле завален заказами на «Королевский сад». Они усыпали весь диван, и мы периодически открывали их за ужином, ссорясь, к сожалению, из-за собственного волнения, приливы и отливы которого бушевали в нас обоих, разбиваясь, как волны, о критические нападки из Чарльстона. Все эти заказы — примерно 150 штук — от магазинов и частных лиц последовали после рецензии в ЛПТ, написанной, предположительно, Логаном, который одарил меня таким количеством похвалы, на какое я обычно претендую. А ведь 10 дней назад я стоически переживала полный провал! Радость успеха была значительно подпорчена, во-первых, нашей с Л. ссорой, во-вторых, необходимостью подготовить около 90 экземпляров, нарезать обложки, напечатать ярлыки, приклеить корешки и, наконец, отправить, на что ушло все свободное время и часть несвободного, включая сегодняшнее утро. Но какой же успех в эти дни! Кроме того, я неожиданно получила письмо от «Macmillan[1200]» из Нью-Йорка; их так впечатлил роман «По морю прочь», что им не терпится прочесть также «День и ночь». Кажется, удовольствие быстро приедается. Я люблю пить его маленькими глотками, но о психологии славы подумаю как-нибудь на досуге. Думаю, с небес на землю опускают друзья. В субботу у нас обедали Веббы и Литтон, и когда я рассказывала о своих триумфах, то вдруг увидела на лице Литтона как будто бы легкую тень, которая, конечно, тут же пропала, но не раньше, чем я закончила мысль. Что ж, мое отношение к его успехам было таким же. Мне не доставляло удовольствия слушать, как он разглагольствует об экземпляре «Выдающихся викторианцев», подписанном инициалами «М» или «Г» и поставленном на полку не то мистером Асквитом, не то его женой. И все же очевидно, что мысли об этом греют ему душу. Обед удался на славу. Мы накрыли стол в саду, и Литтон изящно вел беседу, вот только явно с большей уверенностью в себе. «Но меня не интересует Ирландия…».

14 июня, суббота.

Погода кажется незыблемой. Сегодня в саду распустились дельфиниумы[1201] и одна турецкая гвоздика; я застала Лотти за подметанием травы веником — она как будто расчесывала шерсть домашнего животного. Говорят, урожай клубники погиб. Это серьезный вопрос, ведь мы недавно купили 60 фунтов [≈ 27,2 кг] сахара и планировали приготовить много варенья. Клубника сейчас стоит 2 шиллинга за фунт, спаржа — 6 или 7 шиллингов, а вчера у Рэй [Стрэйчи] я впервые ела зеленый горошек. Провела замечательный день в Хампстеде: сначала навестила Марри, потом Адриана с Карин и, наконец, поужинала — еду подали только в 20:30 — с Рэй и Дороти Бюсси[1202]. В четверг в ЛПТ[1203] вышла очень суровая рецензия на Марри и Элиота. Учитывая общую вялость редакции, я не понимаю, почему они так обошлись с Марри, и предпочла бы, чтобы они так не поступали. Полагаю, с этим отчасти и связано их с Кэтрин уныние. Я же чувствовала себя сытой и цветущей из-за своего относительного успеха. Бедняга Марри делал вид, будто ему все равно, но как ребенок твердил, что от порки не больно. Стихи — весьма чувствительная к побоям вещь. Но Кэтрин выглядит такой больной и изможденной, что причиной ее депрессии может быть и здоровье. В сентябре она уедет в Сан-Ремо[1204] на год. Марри будет жить в деревне один. Я не понимаю, как при этом они могут смотреть в будущее. А еще есть вопрос о писательстве Кэтрин. Не слишком ли она ворчлива и беспокойна в данном вопросе? Решительно, но не вполне твердо она отстаивала свои права как художника, что в общем-то все они обычно и делают. В честь этого Кэтрин поведала длинную и довольно неприятную мне историю о своих отношениях с человеком по имени Шифф[1205], который хотел, чтобы она внесла вклад в искусство и литературу, и осмелился дать совет, из-за чего она встала на дыбы и написала ему такое письмо, что он прислал смиренный и совершенно невнятный, по крайней мере для меня, ответ. Понимание того, кто прав, а кто виноват в этой истории, от меня ускользнуло, хотя, стыдно признаться, я спорила и не разделяла негодование Кэтрин. Какие же мы иногда фальшивые! Но отношения с коллегами по цеху всегда странные. Как бы то ни было, я ушла в довольно мрачном настроении, оставив их есть в одиночестве; все там казалось безжизненным — ни растений, ни цветов; деревья без листьев.

18 июня, среда.