Дневники, 1915–1919

Почему для продолжения дневника я выбрала тот единственный час недели, когда звонят церковные колокола? Холодное светлое воскресенье; сегодня очень легко вспомнить ощущение зимы и даже земля выглядит как-то по-зимнему. Вчера, когда я сидела за книгой, в дверь постучал Ник. Я оставила его письмо без ответа и, по-видимому, без прочтения. Нам пришлось приготовить комнату и краба, которого он принес в качестве подношения. Он казался на редкость невыразительным и скорее напоминал пухлых деревенских розовощеких и красноухих мальчишек, прильнувших к витринам кондитерских. Такова, полагаю, его подлинная натура, но с налетом культуры, литературы и искусства XVIII века. «Томас Грей[1263] умел писать письма из деревни — очень остроумные интересные письма… Вы когда-нибудь читали Томаса Грея?» Затем в ход пошла Джейн Остин. Ник ее большой поклонник. Что касается яблок и груш, которыми он теперь занимается, знания его довольно скудны[1264]; возможно, именно из-за слабых замусоренных мозгов Ника его слова меня совсем не трогают, а идеи, кажется, расползаются в стороны. Подняв глаза, я увидела лица Ника и Л. рядом, и выглядели они как образцы разных пород или стадий развития. «Здесь, — сказал бы профессор, направив указку на Ника, — представлен примитивный человек, пока неспособный к концентрации и дальновидности. Тогда как здесь…». Полагаю, его замечания в адрес Л. были бы весьма лестными. Несмотря на это неохотное царапанье пером по бумаге, скажу, что Ник мне все же нравился настолько, чтобы наслаждаться нашей встречей, и мы, как обладатели практичного и, вероятно, тренированного интеллекта, много расспрашивали его о доме. Он не может смотреть на буфет, не понимая, как его встроили, или на трубу, не проведя по ней пальцем, или на кирпич, не подняв его, чтобы выведать возможные секреты строительства. Он предложил посоветоваться с Хоупом[1265]. Барбара приехала на обед в бриджах и вязаном жакете, алая как яблоко, но, на мой взгляд, по-матерински привлекательная и отличающаяся своими яркими чертами от остальных. Она значительно более выдающаяся личность, чем Ник, и он это прекрасно понимает. Возможно, его гордость раздувается от зависти Саксона. Как бы то ни было, он считает Б. замечательным человеком, отмеченным клеймом драгоценного одобрения Гордон-сквер. О господи, когда же это клеймо сотрется? Пустая болтовня. Какой мне толк от того, что я добьюсь похвалы всего мира, но потеряю этот единственный голос? Размышления отчасти вызваны мемуарами миссис Хамфри Уорд[1266]. Заплатив 5 шиллингов, я стала членом публичной библиотеки Льюиса[1267]. Это забавное место, полное старых и наполовину истлевших книг. Все они коричневые и внешне похожи друг на друга, как школьники на благотворительной акции. Большинство из них сбросили свои переплеты много лет назад и были обернуты коричневой бумагой. Нет причин, почему Мунго Парка[1268] не должны сменить «Проповеди» Эбенизера Говарда[1269], затем «Воспоминания» лорда Морли, «Белые крылья», «Ласточкино лето» и, наконец, «Сокровища глубин»[1270]. Так или иначе, я не могу устоять перед миссис Уорд и бессовестно трачу на нее долгие часы, как будто она ванна с теплой водой, из которой не очень хочется вылезать. Однако после чая она заставила меня задуматься о славе. Никто не нырял в нее глубже. Бедняжка, почувствовав, что к ней охладели, достала свои старые дифирамбы и развесила их на окнах. «Посмотрите, что говорили обо мне Генри Джеймс, Уолтер Патер, Джордж Мередит». И действительно, эти бедные старые вельможи, которых, я полагаю, завлекали подарочными экземплярами и прочим, похоже, охотно лжесвидетельствовали, хотя я вижу, как они подмигивают. Однако вся эта пышность и помпезность не оказывает, на мой взгляд, никакого влияния на чуткого читателя, коим я, собственно, и являюсь. Возможно, подмигивания слишком очевидны. Огромные продажи, американские издания, шумиха и ее отголоски, Пикадилли, увешенная рекламой «Марчелла[1271]», — все это будто барабаны и цимбалы на сельской ярмарке. Нет, ничто из этого не имеет значения. Да и сама она, намереваясь написать интимный отчет о чувствах и мыслях, не дает ничего, кроме счетов за проезд и выписок из сберкнижки. В какой момент она перестала думать? «Давным-давно, — сказала бы я, — и тогда она безоговорочно уверовала в лицедейство и маскарад, ведь имена великих прикрывают пустоту». Однако все эти разговоры за чайным столиком направлены на то, чтобы предостеречь молодежь, которая, полагаю, сейчас становится любознательной и дотошной. Но какая же картина жизни интеллектуальных кругов Лондона! Какой вид зала для слуг с миссис Х. У. и дядей Мэтью[1272] в роли хозяйки и хозяина! Отвратительное сборище, как она его описывает. Литературу им подают на тарелке. Мне еще нужно рецензировать Госса[1273], что заставляет меня придумывать причудливые сцены, когда я, спотыкаясь, брожу по полям. Сегодня днем Л. ходил на Крысиную ферму[1274] и нашел бражника[1275], утонувшего в ручейке. Сиреневого? Или какого?