Дневники: 1920–1924

Несомненно, это был очень неблагоприятный сезон. Я отсчитываю наши беды от 3 января. Основная причина – проблема с «Nation», нависшая дамокловым мечом, который то поднимается, то опускается; вот и сейчас над нами сгустились тучи. Массингем уходит 7 апреля – доходы сокращаются; Мейнард не сделал никакого четкого предложения, но я думаю, что они продолжат платить как есть, пока Л. не уйдет. Вот только это всего лишь £120 в год, а остальное, полагаю, придется наскребать рецензиями. Говорят, Массингем сейчас ждет возвращения какого-то восточного джентльмена, который, он уверен, будет его финансировать. В любом случае, эта схема отложена до октября. Однако нас скорее беспокоят не денежные проблемы, а что-то психологическое. Угрюмый скорее Л., чем я. Мое уныние подобно туману, который приходит и уходит. Один из нас выбит из колеи. Я же окунаюсь в разные социальные круги – Мэри, Э. Сэндс, концерты Ричмондов – и возвращаюсь домой то в приподнятом настроении, то в подавленном. Мое положение выглядит шатким. Между мной и Л. постоянно возникают социальные дилеммы. Становимся ли мы «респектабельными»? Не поужинать ли нам с Ричмондами? Л. говорит «нет». Мне очень жаль. Да, я почему-то и правда жалею об этом – о захлопывании дверей в пригородную жизнь. Мне нравится болтовня и шумиха в чужих домах. Не я ли недавно говорила, что это угнетает? Но я все равно хотела встретиться с Перси Лаббоком, показать себя женщиной, способной здраво рассуждать и т.д. Я слишком часто сомневаюсь в этом и интересуюсь мнением других людей. Короче говоря, надо взять социальную жизнь в свои руки. Я только что возобновила работу над «Чтением», надеюсь добиться успеха и найти в этом утешение. И все же мне хочется сделать жизнь более наполненной и насыщенной.

Бедная Кэтрин решила вернуться на землю: служанка видела ее у Бретт[995]. Думаю, это своего рода наказание за то, что КМ писала. Бретт на днях рассказала мне эту историю и показалась настолько беззащитной и лепечущей, что я не смогла бы ее утешить, даже если бы захотела. К тому же я не намерена препятствовать любому приличному исследованию мозгов и нервов, зная, как сильно страдала от них сама. Вот только Бретт антинаучна: она немедленно принимает на веру старые басни и повторяет какую-то тарабарщину, подцепленную от Даннинга[996], но, несомненно, разбавленную представлениями о циклах дня и ночи, рождении и, следовательно, смерти, о том, как все это прекрасно. Она говорит, что чувствует «контакт»; якобы у нее случаются откровения; и вот она сидит глухая, раненая, одинокая, размышляющая о смерти и слышащая голоса, которые, полагаю, скоро станут совершенно фантастическими; наш с ней последний разговор в значительной степени замутнил образ КМ. А он ведь становился все более отчетливым, когда я читала ее письма. Я буквально видела, как она подмигнула, когда мне передали записку бедняжки Бретт, и сказала, что этот мелкий человечек может подождать или как-то так. Теперь Б. боготворит ее и наделяет всеми качествами ума и души. Всегда ли люди получают по заслугам, и чем Кэтрин заслужила эту ничтожную посмертную жизнь? Завидую ли я ей даже сейчас?

Нет! Думаю, в моем возрасте уже можно быть честной.

В воскресенье старушка Елена [Ричмонд] пересекла комнату, чтобы поговорить со мной. Как же я застеснялась! Какой же величественной матроной казалась она в своем роскошном плотном черном наряде! Мы не могли смотреть друг другу в глаза, по крайней мере я не могла; из-за нее я, безусловно, чувствовала себя потрепанной и смущенной провинциалкой. Я делаю свои заметки, чтобы позже использовать их для реконструкции этого периода. Похоже, сейчас я чувствую разочарование и тщету. Отчасти опять же из-за «Nation», но отчасти… Не бери в голову, говорю я себе; стоит мне вцепиться когтями в свою писанину, и я в порядке. Элиот тоже слегка разочаровывает меня; он капризный, печальный, себялюбивый; все сводится к тому, что бедность неприлична. Она обгладывает вишни. Правда, предложение сотрудничать с Ройд-Смит – та еще засохшая вишенка на торте. Однако он все подряд усложняет и, очевидно, боится жизни, как кошка – воды. Но стоит мне только намекнуть, как он выпускает когти. Теперь же, учитывая мою активность от его имени, я, несомненно, чувствую себя мерзкой опекуншей-благодетельницей. Есть в этом что-то американское, по словам Л., и невротическое. Я даже консультировалась с Брюсом Ричмондом – еще одно доказательство моей значимости. Он категорически заявил: «Элиот не годится для этой работы». Не могу не согласиться. Но жизнь, жизнь! Как же хочется заключить тебя в свои объятия и раздавить!

17 марта, суббота.