Читаем Дневники: 1920–1924 полностью

Депрессия, о которой я упоминала, отчасти вызвана неуверенностью из-за «Nation». Леонард считает себя неудачником. И что толку отрицать депрессию, если она иррациональна? Не я ли тоже все время чувствую себя неудачницей? Это неизбежно. Но тут появился Мейнард, бодрый, но он ведь и помоложе. Абсурдная нереальность чувств поражает меня, но нелегко смотреть правде в глаза. Неприятно находиться в подвешенном состоянии и ждать, что сделает Массингем. Прогноз благоприятный. Рэмзи Мюир[980], редактор Мейнарда, во всех отношениях туповатый пес; Мейнард уговаривает Томлинсона присоединиться и таким образом поддержать его против свободных пресвитериан – содиректоров[981]. Думаю, он в течение года изящно вынырнет с «Nation», произведет фурор, а потом нырнет обратно, бросив газету на произвол судьбы. Массингем настроен оптимистично, но он задерживается в Монте-Карло [район Монако], и мы лишь смутно слышим, что у него неплохие шансы запустить трехпенсовый еженедельник к первому апреля[982].

А еще наша депрессия вызвана сырым и промозглым временем года, тягучим голосом [Марджори] Джуд, упрямством Ральфа и намеком Литтона на то, что он намерен как можно скорее открыть «Tidmarsh Press». Здесь, однако, есть какая-то загадка, ибо Кэррингтон заявила, что она ничего об этом не знает и готова заниматься только изысканными изданиями на заказ. Думаю, ежедневный обед и чай с Джуд и Ральфом, а еще потребность в ярких разговорах тоже угнетают; с нетерпением жду, когда наступит 15 марта. Полагаю, теперь работа в издательстве потеряет часть своего очарования и станет более напряженной; будем надеяться на очарование другого рода. Но мне бы хотелось, чтобы Джуд в каком-то смысле стала леди. А теперь буду собираться в Уигмор-холл, чтобы послушать с Саксоном суровый квинтет Франка[983].


10 февраля, суббота.


Прогноз, похоже, более чем благоприятный. Мейнард предъявил ультиматум, который, как я узнала по телефону, заключается в том, что он не будет работать с Рэмзи Мюиром. Со своей стороны, учитывая все детали, я считаю, что команда Массингема так или иначе одержит верх, ведь даже Раунтри, разъяренные словно быки, не могут не понимать, что нельзя просто взять и довериться свободным пресвитерианам, за исключением Мейнарда. А еще мы получили £40 налогового вычета – я, кажется, вижу парящее перышко, благосклонно спущенное к нам сюда вниз из пантеона богов. Так я сказала, когда мы гуляли по кладбищу сегодня днем. Работница сажала гиацинты на мокрой могиле. Она была вся мокрая в своем сером шерстяном пальто, унылая и мрачная, как шакал, а я даже протиснулась среди могил, чтобы посмотреть на имена и выяснить, кто же заслужил распятье из нескольких тонн гранита – бельгийские солдаты, как оказалось. Мы пошли дальше. Весна-весна, пою я на мотив Вагнера[984], завидев утесник с нежно-желтыми бутонами. Потом мы прогулялись по парку, откуда дождь разогнал всех собак и людей по домам, и вернулись в три часа дня. Теперь наш план (составленный вчера) таков: гулять с двух до трех, заниматься печатью с трех до пяти, а потом уже пить чай, – так мы сможем двигаться вперед. На самом деле, я немного поработала над «Чтением». Морган почти закончен – максимум один день печати[985]. Ральф держится стойко, ведет себя вызывающе, спорит и становится худшим образчиком мужских качеств.

Перейти на страницу:

Все книги серии Дневники

Дневники: 1925–1930
Дневники: 1925–1930

Годы, которые охватывает третий том дневников, – самый плодотворный период жизни Вирджинии Вулф. Именно в это время она создает один из своих шедевров, «На маяк», и первый набросок романа «Волны», а также публикует «Миссис Дэллоуэй», «Орландо» и знаменитое эссе «Своя комната».Как автор дневников Вирджиния раскрывает все аспекты своей жизни, от бытовых и социальных мелочей до более сложной темы ее любви к Вите Сэквилл-Уэст или, в конце тома, любви Этель Смит к ней. Она делится и другими интимными размышлениями: о браке и деторождении, о смерти, о выборе одежды, о тайнах своего разума. Время от времени Вирджиния обращается к хронике, описывая, например, Всеобщую забастовку, а также делает зарисовки портретов Томаса Харди, Джорджа Мура, У.Б. Йейтса и Эдит Ситуэлл.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное
Дневники: 1920–1924
Дневники: 1920–1924

Годы, которые охватывает второй том дневников, были решающим периодом в становлении Вирджинии Вулф как писательницы. В романе «Комната Джейкоба» она еще больше углубилась в свой новый подход к написанию прозы, что в итоге позволило ей создать один из шедевров литературы – «Миссис Дэллоуэй». Параллельно Вирджиния писала серию критических эссе для сборника «Обыкновенный читатель». Кроме того, в 1920–1924 гг. она опубликовала более сотни статей и рецензий.Вирджиния рассказывает о том, каких усилий требует от нее писательство («оно требует напряжения каждого нерва»); размышляет о чувствительности к критике («мне лучше перестать обращать внимание… это порождает дискомфорт»); признается в сильном чувстве соперничества с Кэтрин Мэнсфилд («чем больше ее хвалят, тем больше я убеждаюсь, что она плоха»). После чаепитий Вирджиния записывает слова гостей: Т.С. Элиота, Бертрана Рассела, Литтона Стрэйчи – и описывает свои впечатления от новой подруги Виты Сэквилл-Уэст.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное

Похожие книги

Образы Италии
Образы Италии

Павел Павлович Муратов (1881 – 1950) – писатель, историк, хранитель отдела изящных искусств и классических древностей Румянцевского музея, тонкий знаток европейской культуры. Над книгой «Образы Италии» писатель работал много лет, вплоть до 1924 года, когда в Берлине была опубликована окончательная редакция. С тех пор все новые поколения читателей открывают для себя муратовскую Италию: "не театр трагический или сентиментальный, не книга воспоминаний, не источник экзотических ощущений, но родной дом нашей души". Изобразительный ряд в настоящем издании составляют произведения петербургского художника Нади Кузнецовой, работающей на стыке двух техник – фотографии и графики. В нее работах замечательно переданы тот особый свет, «итальянская пыль», которой по сей день напоен воздух страны, которая была для Павла Муратова духовной родиной.

Павел Павлович Муратов

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / История / Историческая проза / Прочее
Отцы-основатели
Отцы-основатели

Третий том приключенческой саги «Прогрессоры». Осень ледникового периода с ее дождями и холодными ветрами предвещает еще более суровую зиму, а племя Огня только-только готовится приступить к строительству основного жилья. Но все с ног на голову переворачивают нежданные гости, объявившиеся прямо на пороге. Сумеют ли вожди племени перевоспитать чужаков, или основанное ими общество падет под натиском мультикультурной какофонии? Но все, что нас не убивает, делает сильнее, вот и племя Огня после каждой стремительной перипетии только увеличивает свои возможности в противостоянии этому жестокому миру…

Айзек Азимов , Александр Борисович Михайловский , Мария Павловна Згурская , Роберт Альберт Блох , Юлия Викторовна Маркова

Фантастика / Биографии и Мемуары / История / Научная Фантастика / Попаданцы / Образование и наука
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное