Читаем Дневники: 1920–1924 полностью

Словно прилежные дети, они все работали в спальне: Роджер, Несса и Дункан. Роджер на стуле на переднем плане; Несса на диване; Дункан на кровати. Перед ними стояла одна ваза с цветами и одна композиция из живых цветов. Роджер очень тщательно вырисовывал ярко-синий цветок. По какой-то причине разговор вышел не очень приятным. Я чувствовала себя нахалкой и т.д. Клайв сидел у окна в гостиной и читал Драйдена.

Клайв: Очень хорошее издание… Я хочу задать твоему мужу несколько вопросов… Возьмется ли он за статью…[1081]

В.: О, твоя статья о Литтоне показалась мне очень хорошей[1082].

Ванесса: Чай готов.

В.: Что мне делать с моей сигаретой?

В миске плавали бутоны штокроз; к чаю была буханка хлеба и длинный кусок торта. Роджер, как мне кажется, стал с годами немного ворчливым. Его мучают обиды, и он слишком много о них говорит. После чая Анжелика устроила чаепитие с куклами у окна, ударила Клайва, а когда он вскрикнул, убежала и принесла ему цветок – чуткий женский поступок. Она чувствительна к тому, что над ней смеются (как и я). Она заявила, что хочет «волну» на своих волосах. «Не смейся надо мной», – раздраженно сказала она Роджеру.

Хочу отметить, что погода прекрасная и мягкая, словно подушка, а небо лазурное, трогающее за душу. Неподалеку от нас разбили палатку евангелисты, и прошлым вечером 10 молодых людей распевали гимны… Но мысли мои все время о «Часах». Странно, что в отсутствие таланта к написанию романов я так одержима ими – не могу поставить себе диагноз, – вот о чем я думала, когда перебирала старые эссе и по достоинству оценивала эту свою деятельность. Прямо сейчас Леонард занимается своей книгой[1083], к которой, рискну предположить, он не прикасался с прошлого Рождества.


17 августа, пятница.


Вопрос, который я хочу обсудить здесь, касается моих эссе и того, как превратить их в книгу. Мне только что пришла в голову блестящая идея представить их в духе разговора Отуэй[1084]. Главное преимущество – я смогу откомментировать и добавить то, что мне пришлось выкинуть или не удалось вставить; например, эссе о Джордж Элиот[1085] определенно нуждается в эпилоге. Найти для каждого подходящее место и будет означать «сделать книгу», ведь сборник статей, на мой взгляд, в художественных методах не нуждается. Однако есть вероятность, что получится слишком художественно; я рискую увлечься и потратить кучу времени. Но мне может и понравиться. Я намерена подобраться поближе к своей индивидуальности. Умерю напыщенность и уделю внимание всевозможным мелочам. Полагаю, я буду чувствовать себя более непринужденно. Надо бы набросать план. Для начала стоит подготовить некоторое количество эссе. Возможно, написать введение. О семье, которая читает газеты. Нужно будет окутать каждое эссе своей особенной атмосферой. Вплести их в поток жизни и тогда сформировать книгу; выделить красную нить, но какой она будет, я смогу понять, только когда дочитаю их. Несомненно, художественная литература – главная тема. В любом случае книга должна закончиться чем-то современным.


6

Джейн Остин


В хронологическом порядке


5

Аддисон[1086]


14

Конрад


Монтень[1087]


15

На взгляд современника


Ивлин


11

Русские


Дефо[1088]


4

Ивлин 1620


Шеридан[1089]


7

Джордж Элиот


Стерн[1090]


13

Современные эссе


Аддисон


10

Генри Джеймс


Джейн Остин


Перечитывая романы


Шарлотта Бронте


8

Шарлотта Бронте


Джордж Элиот


2

Дефо 1661


Русские


12

Современные романы


Американцы


Греки


Торо


9

Торо


Эмерсон[1091]


Эмерсон


Генри Джеймс


3

Шеридан?


Современная литература


2

Стерн?


О повторном чтении романов


Эссе


Старые мемуары


На взгляд современника


Вот примерные заголовки.

Допустим, можно начать со старых мемуаров. У меня есть материалы по «Дому Лайма», «Фэншоу», письмам Босуэлла[1092].

1 Старые мемуары


29 августа, среда.


Я долго билась над «Часами», которые оказались одной из самых манящих и неподатливых моих книг. Местами очень плохо, местами столь же хорошо; мне очень интересно; пока не помогу перестать сочинять – пока. В чем дело? Я хочу освежиться себя, а не умертвить, поэтому больше ничего не скажу. Отмечу только один странный симптом: убежденность, что я продолжу и доведу дело до конца, ведь мне интересно писать.

Перейти на страницу:

Все книги серии Дневники

Дневники: 1925–1930
Дневники: 1925–1930

Годы, которые охватывает третий том дневников, – самый плодотворный период жизни Вирджинии Вулф. Именно в это время она создает один из своих шедевров, «На маяк», и первый набросок романа «Волны», а также публикует «Миссис Дэллоуэй», «Орландо» и знаменитое эссе «Своя комната».Как автор дневников Вирджиния раскрывает все аспекты своей жизни, от бытовых и социальных мелочей до более сложной темы ее любви к Вите Сэквилл-Уэст или, в конце тома, любви Этель Смит к ней. Она делится и другими интимными размышлениями: о браке и деторождении, о смерти, о выборе одежды, о тайнах своего разума. Время от времени Вирджиния обращается к хронике, описывая, например, Всеобщую забастовку, а также делает зарисовки портретов Томаса Харди, Джорджа Мура, У.Б. Йейтса и Эдит Ситуэлл.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное
Дневники: 1920–1924
Дневники: 1920–1924

Годы, которые охватывает второй том дневников, были решающим периодом в становлении Вирджинии Вулф как писательницы. В романе «Комната Джейкоба» она еще больше углубилась в свой новый подход к написанию прозы, что в итоге позволило ей создать один из шедевров литературы – «Миссис Дэллоуэй». Параллельно Вирджиния писала серию критических эссе для сборника «Обыкновенный читатель». Кроме того, в 1920–1924 гг. она опубликовала более сотни статей и рецензий.Вирджиния рассказывает о том, каких усилий требует от нее писательство («оно требует напряжения каждого нерва»); размышляет о чувствительности к критике («мне лучше перестать обращать внимание… это порождает дискомфорт»); признается в сильном чувстве соперничества с Кэтрин Мэнсфилд («чем больше ее хвалят, тем больше я убеждаюсь, что она плоха»). После чаепитий Вирджиния записывает слова гостей: Т.С. Элиота, Бертрана Рассела, Литтона Стрэйчи – и описывает свои впечатления от новой подруги Виты Сэквилл-Уэст.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное

Похожие книги

Образы Италии
Образы Италии

Павел Павлович Муратов (1881 – 1950) – писатель, историк, хранитель отдела изящных искусств и классических древностей Румянцевского музея, тонкий знаток европейской культуры. Над книгой «Образы Италии» писатель работал много лет, вплоть до 1924 года, когда в Берлине была опубликована окончательная редакция. С тех пор все новые поколения читателей открывают для себя муратовскую Италию: "не театр трагический или сентиментальный, не книга воспоминаний, не источник экзотических ощущений, но родной дом нашей души". Изобразительный ряд в настоящем издании составляют произведения петербургского художника Нади Кузнецовой, работающей на стыке двух техник – фотографии и графики. В нее работах замечательно переданы тот особый свет, «итальянская пыль», которой по сей день напоен воздух страны, которая была для Павла Муратова духовной родиной.

Павел Павлович Муратов

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / История / Историческая проза / Прочее
Отцы-основатели
Отцы-основатели

Третий том приключенческой саги «Прогрессоры». Осень ледникового периода с ее дождями и холодными ветрами предвещает еще более суровую зиму, а племя Огня только-только готовится приступить к строительству основного жилья. Но все с ног на голову переворачивают нежданные гости, объявившиеся прямо на пороге. Сумеют ли вожди племени перевоспитать чужаков, или основанное ими общество падет под натиском мультикультурной какофонии? Но все, что нас не убивает, делает сильнее, вот и племя Огня после каждой стремительной перипетии только увеличивает свои возможности в противостоянии этому жестокому миру…

Айзек Азимов , Александр Борисович Михайловский , Мария Павловна Згурская , Роберт Альберт Блох , Юлия Викторовна Маркова

Фантастика / Биографии и Мемуары / История / Научная Фантастика / Попаданцы / Образование и наука
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное