Дневники: 1920–1924

Перед отъездом, который у нас обычно в среду, я слишком рассеяна, чтобы читать серьезные книги, писать письма, жить или размышлять. Непостоянные, словно барометр, отображающий физические изменения, мои чувства скачут и извиваются, и я не могу заставить их работать правильно из-за того, что они каким-то образом уловили слух о переезде в Сассекс. Действительно, я шаталась (пародирую «Я бродила» из «Танкреда» – невыносимо скучной пьесы миссис Литтелтон[1073], на которую мы ходили вчера вечером), слишком много шаталась по разным местам, а это плохо сказывается на моих пяти чувствах. Они все сбиваются. И очень скоро я обнаруживаю себя молчаливым разочарованным наблюдателем, например, за Клайвом, Мэри и Мортимером; за большой вечеринкой Мэри; за старым Роджером и Марджери [Фрай]; за Тидмаршем и их новым котенком Райландсом[1074], очень похожим на альбиноса. Тем не менее я получила удовольствие, волнуясь как обычно; последние полгода держали меня в тонусе. Мне это нравится, хотя и не без тревоги. Я, повторюсь, преодолела преграды и наспех разделалась с выпавшими на мою долю проблемами. Но хочу напомнить себе, что взлеты чреваты падениями. Есть вещи, которые меня беспокоят. Я бываю раздражительной, требовательной, возбужденной и угрюмой. Этими обобщениями я намекаю на определенную степень включенности в общество: что-то побуждает нас вести более бурную жизнь, чем в прошлом году, я думаю. Никогда не засиживаться – вот мой жизненный принцип, который я стараюсь применять на практике, но, осмелюсь заметить, больше на словах, чем на деле. Моя теория гласит, что в 40 лет человек либо наращивает темп, либо замедляется. Нет нужно уточнять, чего хочу я. Но, справедливости ради, отмечу, что моя деятельность больше умственная. Моя активность разнообразна и целенаправленна. Я преодолела свою главу о Чосере и опережаю план в «Часах», заполняю свободное время «серьезным» чтением для своей книги, читаю с ручкой и блокнотом. Меня ободряет ощущение, что у всего этого есть цель. Надеюсь, лет через пять получится хорошая книга – грубая, но крепкая статуя, которая напомнит мне перед смертью о том, какое удовольствие и наслаждение я получала от своей привычки читать. И я собираюсь во всех смыслах усердно-усердно-усердно работать в Родмелле. Хочу перебрать старые эссе и понять, можно ли с помощью радикальных и смелых правок сделать их достойными переиздания. Смелость и решительность – вот что мне нужно, я думаю, а еще – говорить прямо и без жеманства. В данный момент я чувствую себя совершенно свободной от чужого влияния, от Элиота, например, и всех остальных. И надо ценить это, ведь если я не буду самой собой, то я никто.

Что касается печати, то мы, к огромному облегчению, закончили с Томом. Марджори доделает книгу, и она выйдет в августе; да и вообще мы работали в поте лица с мая. Я убеждена, что это основа, источник и залог здоровья и счастья, при условии, конечно, что на работе ты, подобно всаднику, энергичен и независим – не ломовая лошадь, а человек со шпорами на сапогах. Вот почему я больше не читаю силком. К среднему возрасту я стала эпикурейцем[1075]. Но все же придется сделать над собой усилие, что написать греческую главу, которой я должна заняться в Родмелле. К тому же надо выбраться на разведку – прокатиться как-нибудь на автобусе вдоль холмов, посмотреть Стейнинг, Арандел [города в Западном Сассексе] и так далее. Ужасно жалею, что не была в Виндзоре[1076] этой весной. Но я хотя бы освежила французскую грамматику. В планах у меня как можно скорее написать диалог о Конраде[1077], так что придется почитать и для этого. Я прославилась? Не Клайв ли пишет обо мне статью[1078]? Не Банни ли похвалил меня в «Dial»[1079]? Не мадам ли Ложе [неизвестная] предлагает перевести «По морю прочь»? Но слава «так медленно идет»[1080]. Меня никогда никто не хвалит, кроме современников и молодежи. Когда Уэллс отмечает молодых писателей, мной он пренебрегает. Однако полно и других важных вопросов, которые предстоит обсудить в Родмелле: «Nation», работа Л., Хогарт-хаус. Вчера вечером на Гордон-сквер Несса рекомендовала Хаверсток-Хилл.

6 августа, понедельник.

Я испортила себе все утро готовкой хлеба и булочек, за которыми нужно постоянно следить. А еще злой дух постоянно подталкивает меня к тому, чтобы читать «Часы». Книга кажется второсортной чушью (когда я читаю ее в подобных условиях [в Родмелле]). Утешаю себя лишь тем, что я вольна писать как угодно, а если ничего не выйдет, то всегда можно бросить в огонь. Не то чтобы совсем не получалось. Просто всякий раз, когда я даю слабину, пренебрежительные критические замечания поселяются в голове, а хорошие, что ужасно несправедливо, остаются в сторонке.

Вчера мы ездили в Чарльстон. Хотя мы и были о себе неплохого мнения, художники приняли нас не очень хорошо.