Читаем Дневники: 1920–1924 полностью

«Насколько я могу судить, ничто [кроме интеллектуальной неполноценности] на протяжении веков не мешало женщинам, которые пели и изучали музыку, производить на свет столько же музыкантов, сколько и мужчины», – говорит «Приветливый Ястреб». Неужели ничто не мешало Этель Смит поехать в Мюнхен? Неужели отец на возражал? Считала ли она, что игры, пения и уроков музыки, которые обеспеченные семьи позволяли своих дочерям, было достаточно, чтобы стать музыкантом? И все же Этель Смит родилась в XIX веке. Нет великих-художниц, говорит «Приветливый Ястреб», хотя сейчас им живопись доступна. Доступна, конечно, если только после образования сына остаются деньги на краски и студию дочери и нет семейных обстоятельств, требующих ее присутствия дома. В противном случае ей приходится бороться за это и идти на пытки, более изысканные и болезненные, чем все, что может представить себе мужчина. И это в XX веке. Однако «Приветливый Ястреб» утверждает, что великий творческий ум одержит победу над такими препятствиями. Может ли он назвать хотя бы одного великого гения в истории, который был бы представителем народа, лишенного образования и находившегося под гнетом, как, например, ирландцы или евреи. Мне кажется бесспорным, что условия, которые делают возможным существование Шекспира, заключаются в наличии предшественников в его области искусства; в принадлежности к группе, где искусство свободно обсуждается и практикуется; и, конечно, в собственной максимальной свободе действий и опыта. Никогда больше со времен Лесбоса не было у женщин таких условий. Потом «Приветливый Ястреб» называет несколько мужчин, одержавших победу над бедностью и невежеством. Его первый пример – Исаак Ньютон[1326]. Он был сыном фермера; его отдали в гимназию; он не хотел работать на ферме; его дядя, священнослужитель, посоветовал освободить мальчика от учебы и подготовить к колледжу; в возрасте девятнадцати лет его отправили в Тринити-колледж Кембриджа. Ньютону пришлось столкнуться примерно с таким же сопротивлением, с каким сталкивается дочь сельского солиситора, желающая поступить в Ньюнем-колледж в 1920 году. Однако его уныние не усугубляли работы мистера Беннетта, Орло Уильямса и «Приветливого Ястреба».

Отложив это в сторону, я хочу сказать, что вы не получите большего Ньютона, пока не произведете значительное количество мелких. Надеюсь, «Приветливый Ястреб» не обвинит меня в трусости, если я не стану исследовать здесь карьеры Лапласа[1327], Фарадея[1328] и Гершеля[1329], или сравнивать жизнь и достижения Фомы Аквинского[1330] и святой Терезы[1331], или решать, кто ошибался в отношении миссис Тейлор[1332] – Милль[1333] или его друзья. Факт, с которым, я полагаю, мы согласимся, заключается в том, что женщины с древнейших времен до наших дней произвели на свет все население Вселенной. Это занятие отняло у них много времени и сил. Оно также привело женщин к подчинению мужчинам и, кстати, если уж на то пошло, воспитало в них некоторые из самых привлекательных и достойных восхищения качеств расы. Мое разногласие с «Приветливым Ястребом» не в том, что он отрицает нынешнее интеллектуальное равенство мужчин и женщин, а в том, что он вместе с мистером Беннеттом утверждает, будто образование и свобода не оказывают существенного влияния на женским разум; будто он не способен на высочайшие достижения и навсегда останется в том состоянии, в котором находится сейчас. Я должна повторить: тот факт, что женщины стали способней («Приветливый Ястреб», кажется, признает это), означает, что они могут стать еще лучше, ибо я не вижу причин, почему предел их талантам должен быть установлен в девятнадцатом веке, а не в сто девятнадцатом. Но одного образования мало. Надо, чтобы женщины имели свободу опыта; не боялись отличаться от мужчин и открыто признавать свои отличия (я не согласна с «Приветливым Ястребом» в том, что мужчины и женщины одинаковы). Интеллектуальную деятельность нужно поощрять в той мере, чтобы всегда существовала группа женщин, которые думают, изобретают, воображают и творят столь же свободно, как мужчины, не боясь насмешек и высокомерия. Этим условиям, на мой взгляд очень важным, препятствуют заявления «Приветливого Ястреба» и мистера Беннетта, поскольку у мужчин все же гораздо больше возможностей заявить о своих взглядах и добиться уважения. Не сомневаюсь, что если подобные мнения будут преобладать в будущем, то мы, конечно, так и останемся в состоянии полуцивилизованного варварства. По крайней мере, именно так я определяю вечность господства одной стороны и рабства другой. Ибо унижение быть рабом сравнимо лишь с унижением быть хозяином.

Ваша и т.д., Вирджиния Вулф.


Перейти на страницу:

Все книги серии Дневники

Дневники: 1925–1930
Дневники: 1925–1930

Годы, которые охватывает третий том дневников, – самый плодотворный период жизни Вирджинии Вулф. Именно в это время она создает один из своих шедевров, «На маяк», и первый набросок романа «Волны», а также публикует «Миссис Дэллоуэй», «Орландо» и знаменитое эссе «Своя комната».Как автор дневников Вирджиния раскрывает все аспекты своей жизни, от бытовых и социальных мелочей до более сложной темы ее любви к Вите Сэквилл-Уэст или, в конце тома, любви Этель Смит к ней. Она делится и другими интимными размышлениями: о браке и деторождении, о смерти, о выборе одежды, о тайнах своего разума. Время от времени Вирджиния обращается к хронике, описывая, например, Всеобщую забастовку, а также делает зарисовки портретов Томаса Харди, Джорджа Мура, У.Б. Йейтса и Эдит Ситуэлл.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное
Дневники: 1920–1924
Дневники: 1920–1924

Годы, которые охватывает второй том дневников, были решающим периодом в становлении Вирджинии Вулф как писательницы. В романе «Комната Джейкоба» она еще больше углубилась в свой новый подход к написанию прозы, что в итоге позволило ей создать один из шедевров литературы – «Миссис Дэллоуэй». Параллельно Вирджиния писала серию критических эссе для сборника «Обыкновенный читатель». Кроме того, в 1920–1924 гг. она опубликовала более сотни статей и рецензий.Вирджиния рассказывает о том, каких усилий требует от нее писательство («оно требует напряжения каждого нерва»); размышляет о чувствительности к критике («мне лучше перестать обращать внимание… это порождает дискомфорт»); признается в сильном чувстве соперничества с Кэтрин Мэнсфилд («чем больше ее хвалят, тем больше я убеждаюсь, что она плоха»). После чаепитий Вирджиния записывает слова гостей: Т.С. Элиота, Бертрана Рассела, Литтона Стрэйчи – и описывает свои впечатления от новой подруги Виты Сэквилл-Уэст.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное

Похожие книги

Образы Италии
Образы Италии

Павел Павлович Муратов (1881 – 1950) – писатель, историк, хранитель отдела изящных искусств и классических древностей Румянцевского музея, тонкий знаток европейской культуры. Над книгой «Образы Италии» писатель работал много лет, вплоть до 1924 года, когда в Берлине была опубликована окончательная редакция. С тех пор все новые поколения читателей открывают для себя муратовскую Италию: "не театр трагический или сентиментальный, не книга воспоминаний, не источник экзотических ощущений, но родной дом нашей души". Изобразительный ряд в настоящем издании составляют произведения петербургского художника Нади Кузнецовой, работающей на стыке двух техник – фотографии и графики. В нее работах замечательно переданы тот особый свет, «итальянская пыль», которой по сей день напоен воздух страны, которая была для Павла Муратова духовной родиной.

Павел Павлович Муратов

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / История / Историческая проза / Прочее
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное