Читаем Дневники: 1920–1924 полностью

“Приветливый Ястреб” остался при своем мнении, не желая уступать лавры даже Сапфо, и в заключение, коснувшись вопроса образования, высказал следующие соображения: “1) во многих отношениях условия жизни женщин в прошлом были неблагоприятными, но не хуже, чем те, которые преодолели многие мужчины, обладавшие необычайными интеллектуальными способностями; 2) в областях, для которых эти условия не так важны (литература, поэзия, музыка и живопись), они едва ли достигли, за исключением разве что художественной литературы, наивысших достижений, в отличие от мужчин; 3) несмотря на образование, в занятиях, требующих чистого интеллекта, женщины с мужчинами не соперничали. Это, однако, не отрицает небольшой процент женщин, которые так же умны, как любой мужчина, так же хороши в творчестве, так же прекрасно сопоставляют факты, вот только кажется, что они не дотягивают до тех немногих мужчин, которые превосходят всех”. Вирджиния Вулф ответила в номере от 16 октября.


Сэр, начнем с Сапфо. Мы не будем, как в гипотетическом случае с Бернсом[1321], предложенном «Приветливым Ястребом», судить о ней только по ее отрывкам. Мы дополним наше суждение словами тех, кому ее произведения были известны полностью. Она родилась 2500 лет назад. По мнению «Приветливого Ястреба», отсутствие столь же гениальных поэтесс в период с 600 года до н.э. по XVIII век якобы доказывает, что не было и поэтесс, потенциально способных к гениальности. Таким образом, отсутствие поэтесс умеренных способностей доказывает, что не было и потенциально средних. Не было Сапфо, а до XVII–XVIII века не было также ни Марии Корелли, ни миссис Барклай[1322].

Для объяснения полного отсутствия не только хороших, но и плохоньких писательниц я не могу придумать никакой причины, если только не допустить какое-то внешнее ограничение их таланта. Однако «Приветливый Ястреб» признает, что женщины второсортных и третьесортных способностей были всегда. Почему же, если только им насильно не запрещали, они не выражали свои способности в письме, музыке или живописи? Случай с Сапфо, хотя он и очень древний, проливает, как мне кажется, свет на эту проблему. Процитирую Д.Э. Саймондса[1323]:


Развитию лирической поэзии на Лесбосе[1324] способствовало несколько обстоятельств. Обычаи эолийцев допускали большую социальную и бытовую свободу, чем это было принято в Греции. Эолийские женщины не заключались в гарем, как ионийские, и не подвергались строгой дисциплине спартанцев. Свободно общаясь с мужчинами, они были высокообразованными и привыкшими выражать свои чувства в той степени, какой история не знала вплоть до настоящего времени.


А теперь перейдем от Сапфо к Этель Смит[1325].

Перейти на страницу:

Все книги серии Дневники

Дневники: 1925–1930
Дневники: 1925–1930

Годы, которые охватывает третий том дневников, – самый плодотворный период жизни Вирджинии Вулф. Именно в это время она создает один из своих шедевров, «На маяк», и первый набросок романа «Волны», а также публикует «Миссис Дэллоуэй», «Орландо» и знаменитое эссе «Своя комната».Как автор дневников Вирджиния раскрывает все аспекты своей жизни, от бытовых и социальных мелочей до более сложной темы ее любви к Вите Сэквилл-Уэст или, в конце тома, любви Этель Смит к ней. Она делится и другими интимными размышлениями: о браке и деторождении, о смерти, о выборе одежды, о тайнах своего разума. Время от времени Вирджиния обращается к хронике, описывая, например, Всеобщую забастовку, а также делает зарисовки портретов Томаса Харди, Джорджа Мура, У.Б. Йейтса и Эдит Ситуэлл.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное
Дневники: 1920–1924
Дневники: 1920–1924

Годы, которые охватывает второй том дневников, были решающим периодом в становлении Вирджинии Вулф как писательницы. В романе «Комната Джейкоба» она еще больше углубилась в свой новый подход к написанию прозы, что в итоге позволило ей создать один из шедевров литературы – «Миссис Дэллоуэй». Параллельно Вирджиния писала серию критических эссе для сборника «Обыкновенный читатель». Кроме того, в 1920–1924 гг. она опубликовала более сотни статей и рецензий.Вирджиния рассказывает о том, каких усилий требует от нее писательство («оно требует напряжения каждого нерва»); размышляет о чувствительности к критике («мне лучше перестать обращать внимание… это порождает дискомфорт»); признается в сильном чувстве соперничества с Кэтрин Мэнсфилд («чем больше ее хвалят, тем больше я убеждаюсь, что она плоха»). После чаепитий Вирджиния записывает слова гостей: Т.С. Элиота, Бертрана Рассела, Литтона Стрэйчи – и описывает свои впечатления от новой подруги Виты Сэквилл-Уэст.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное

Похожие книги

Образы Италии
Образы Италии

Павел Павлович Муратов (1881 – 1950) – писатель, историк, хранитель отдела изящных искусств и классических древностей Румянцевского музея, тонкий знаток европейской культуры. Над книгой «Образы Италии» писатель работал много лет, вплоть до 1924 года, когда в Берлине была опубликована окончательная редакция. С тех пор все новые поколения читателей открывают для себя муратовскую Италию: "не театр трагический или сентиментальный, не книга воспоминаний, не источник экзотических ощущений, но родной дом нашей души". Изобразительный ряд в настоящем издании составляют произведения петербургского художника Нади Кузнецовой, работающей на стыке двух техник – фотографии и графики. В нее работах замечательно переданы тот особый свет, «итальянская пыль», которой по сей день напоен воздух страны, которая была для Павла Муратова духовной родиной.

Павел Павлович Муратов

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / История / Историческая проза / Прочее
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное