Читаем Дневники: 1925–1930 полностью

Пишу сейчас в дневнике, потому что Лин[942] (да, так ее зовут) читает в саду, а у меня от разговоров отсох язык, и я никак не могу взяться за «Мотыльков» или хотя бы подлатать, наконец, свои старые статьи. Вчера был долгий и весьма утомительный день – тяжело разговаривать в саду с малознакомым человеком. Очень милая молодая женщина с той неотъемлемой наготой – не могу подобрать слово, – которая так часто свойственна молодым, не имеющим иллюзий на свой счет; честность, порожденная бедностью. Она живет в Лондоне на £200 [в год], которые получает за статьи, а у ее отца, пресвитерианского священника в Абердине, жалование в £600, а пенсия будет £400. А поскольку в семье 5 детей, ей никогда ничего не достанется. Все это порождает честность, ясность взгляда и строгость, которые я, пожалуй, предпочту пышному благополучию Дотти. Одним садовником, персидским горшком и т.д. больше или меньше – какая разница, ее жизнь пересыщена и праздна, а вот Лин знает каждую вещь в своей комнате, ведь она постоянно экономила, чтобы купить именно их. Ну а что сказать о ней? Ох, я слишком устала от разговоров и анализа.

Роман уже сложился бы в моей голове, позволь я своему разуму отдохнуть и побыть в состоянии покоя, моря без приливов и отливов, но я все время будоражу свой разум, подрывая его основы. Неважно, послезавтра я отправлюсь к Вите и начнется одиночество*. Буду размышлять целый месяц. У Лин есть определенный аскетизм. Она прямолинейна и рассудительна; открыто заявляет, что идет в туалет; но сексуально неразвита, я бы сказала; никогда не увлекалась молодыми людьми или вином; в ней есть нечто хладнокровное и разумное, несомненно, унаследованное от отца-теолога и связанное с ее шотландским фермерским происхождением. Она изучала английскую литературу и стала опытным критиком, что редкость среди молодых женщин. Она излагает свое мнение точно и методично, как иногда делает Джанет Воган. (Джанет, кстати, была здесь в конце прошлой недели). Этот тренированный ум – молодой и довольно странный, – кажется, он подавляет энтузиазм, возможно, слишком сильно. Странно видеть сплошную взвешенность и критику, не говоря уже о трезвости и проницательности слов из уст ее невинного круглого румяного личика с искренним взглядом этих голубых глаз. Она собиралась купить пудру для лица – пошла искать какую-то определенную марку, а вместо нее купила кактус. О, а еще она рассказала историю о мертвеце на пляже. Они с Энид Уэлсфорд[943] катались на машине, как-то вечером заехали в бухту, и Энид захотела пройтись по песку. В итоге Лин увидела на пляже пальто и пару ботинок – оказалось, это мертвец. Она развернулась и убежала, ничего не сказав Энид и не думая о том, что на него могут наткнуться дети; она была просто в ужасе, так как видела труп впервые. Я очень ярко представила себе эту сцену. Энид вернулась.


– Ты что-то увидела?

– Да, увидела.


Потом они сообщили жителям деревни. Мужчина был несчастлив в браке, все время выглядел подавленным и в итоге покончил с собой; они нашли его в тот же вечер – сапоги торчали из песка, а лицо, я полагаю, было совершенно изуродовано.

Перейти на страницу:

Все книги серии Дневники

Дневники: 1925–1930
Дневники: 1925–1930

Годы, которые охватывает третий том дневников, – самый плодотворный период жизни Вирджинии Вулф. Именно в это время она создает один из своих шедевров, «На маяк», и первый набросок романа «Волны», а также публикует «Миссис Дэллоуэй», «Орландо» и знаменитое эссе «Своя комната».Как автор дневников Вирджиния раскрывает все аспекты своей жизни, от бытовых и социальных мелочей до более сложной темы ее любви к Вите Сэквилл-Уэст или, в конце тома, любви Этель Смит к ней. Она делится и другими интимными размышлениями: о браке и деторождении, о смерти, о выборе одежды, о тайнах своего разума. Время от времени Вирджиния обращается к хронике, описывая, например, Всеобщую забастовку, а также делает зарисовки портретов Томаса Харди, Джорджа Мура, У.Б. Йейтса и Эдит Ситуэлл.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное
Дневники: 1920–1924
Дневники: 1920–1924

Годы, которые охватывает второй том дневников, были решающим периодом в становлении Вирджинии Вулф как писательницы. В романе «Комната Джейкоба» она еще больше углубилась в свой новый подход к написанию прозы, что в итоге позволило ей создать один из шедевров литературы – «Миссис Дэллоуэй». Параллельно Вирджиния писала серию критических эссе для сборника «Обыкновенный читатель». Кроме того, в 1920–1924 гг. она опубликовала более сотни статей и рецензий.Вирджиния рассказывает о том, каких усилий требует от нее писательство («оно требует напряжения каждого нерва»); размышляет о чувствительности к критике («мне лучше перестать обращать внимание… это порождает дискомфорт»); признается в сильном чувстве соперничества с Кэтрин Мэнсфилд («чем больше ее хвалят, тем больше я убеждаюсь, что она плоха»). После чаепитий Вирджиния записывает слова гостей: Т.С. Элиота, Бертрана Рассела, Литтона Стрэйчи – и описывает свои впечатления от новой подруги Виты Сэквилл-Уэст.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное

Похожие книги

100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии
Образы Италии
Образы Италии

Павел Павлович Муратов (1881 – 1950) – писатель, историк, хранитель отдела изящных искусств и классических древностей Румянцевского музея, тонкий знаток европейской культуры. Над книгой «Образы Италии» писатель работал много лет, вплоть до 1924 года, когда в Берлине была опубликована окончательная редакция. С тех пор все новые поколения читателей открывают для себя муратовскую Италию: "не театр трагический или сентиментальный, не книга воспоминаний, не источник экзотических ощущений, но родной дом нашей души". Изобразительный ряд в настоящем издании составляют произведения петербургского художника Нади Кузнецовой, работающей на стыке двух техник – фотографии и графики. В нее работах замечательно переданы тот особый свет, «итальянская пыль», которой по сей день напоен воздух страны, которая была для Павла Муратова духовной родиной.

Павел Павлович Муратов

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / История / Историческая проза / Прочее
10 гениев спорта
10 гениев спорта

Люди, о жизни которых рассказывается в этой книге, не просто добились больших успехов в спорте, они меняли этот мир, оказывали влияние на мировоззрение целых поколений, сравнимое с влиянием самых известных писателей или политиков. Может быть, кто-то из читателей помоложе, прочитав эту книгу, всерьез займется спортом и со временем станет новым Пеле, новой Ириной Родниной, Сергеем Бубкой или Михаэлем Шумахером. А может быть, подумает и решит, что большой спорт – это не для него. И вряд ли за это можно осуждать. Потому что спорт высшего уровня – это тяжелейший труд, изнурительные, доводящие до изнеможения тренировки, травмы, опасность для здоровья, а иногда даже и для жизни. Честь и слава тем, кто сумел пройти этот путь до конца, выстоял в борьбе с соперниками и собственными неудачами, сумел подчинить себе непокорную и зачастую жестокую судьбу! Герои этой книги добились своей цели и поэтому могут с полным правом называться гениями спорта…

Андрей Юрьевич Хорошевский

Биографии и Мемуары / Документальное