Дневники: 1925–1930

Только что прочла пару страниц записей Сэмюэла Батлера[944], чтобы избавиться от привкуса жизни Элис Мэйнелл[945]. Читатели, конечно, предпочитают блеск и вздор. И все же читать интересно; меня немного дразнит тугой бездыханный стиль Мэйнелл; но потом я думаю: «Что у них было такого, чего нет у нас?» – несомненно, некоторая учтивость и изящество. У них была вера, а у нас ее нет; она родила семерых детей, писала по пять абзацев в день для светских газет и т.д. и все время выглядела как распятая святая; а еще она была очень веселой и, похоже, остроумной, во всяком случае абсолютно погруженной в разного рода приключения и жизнь; ездила в Америку читать лекции, зарабатывала по £15 за каждую и отправляла эти деньги домой, чтобы помочь Уилфриду[946]. Но я не это хотела сказать. Когда читаешь биографию, невольно сравниваешь ее со своей жизнью. И делая это, я осознавала некоторую сладость и достоинство той жизни по сравнению с нынешней – даже с нашей текущей. Но на самом деле их жизнь была невыносимой, такой неискренней и такой изощренной; вот я и думаю, что это лишь словоблудие и лоск. Виола[947] не может перестать все подслащивать – в книге лишь две острые и потому запоминающиеся вещи: во-первых, ее мать не умела дружить и не вкладывалась в отношения. Старый Ковентри Пэтмор[948], которого она считала равным Шекспиру, выразил недовольство, что потерял первенство среди ее друзей и ушел; после этого она убежала в комнату, потому что ненавидела выражать свои чувства, а еще ненавидела длинные рассказы о болезни и смерти в биографиях; она отвернулась от сына, когда была при смерти, и позволила ему лишь поцеловать свою руку. Во-вторых, у Элис было странное восхищение Честертоном. «Будь я крупным мужчиной, походила бы на Честертона». То есть все ее взгляды своеобразны и странны, а ведь она педантично их придерживалась. Она выработала собственную манеру поведения. Было бы лучше и легче, если бы Виола перестала четко излагать факты и рассказала бы нам что-нибудь жизненное и понятное, вот только она не может отключить логику. Кэтрин Мэнсфилд описывает свой визит в их имение в Сассексе, женщин в сараях и коттеджах; дочерей, поющих длинные монотонные баллады, а затем – рискну предположить, ради контраста и эффекта неожиданности, – вдруг живенькие песни мюзик-холла, которым их научили братья. Кэтрин описала их как множество русалок Берн-Джонса с длинными густыми волосами, играющих на средневековых инструментах и распевающих старинные песни. Миссис М. сидела рядом. Я видела ее в 1910 (?) году у миссис Росс и слышала ее рассуждения о климате, а потом, в омнибусе, она и вовсе впала в исступление… Я тогда написала, что видеть поэтесс во плоти – сплошное разочарование[949]. Она ведь тоже писала стихи – поразительно, что два или три стихотворения переживут все, что когда-либо написал мой отец. Странно – очередное сравнение, вызванное прочтением биографии, – но я все время думала о том, как мало хорошего можно сказать обо мне.

* Это было оптимистичное предположение – не оправдалось.

4 сентября, среда.

Я только что вернулась из Лонг-Барна, то есть из Эшдаун-Фореста, откуда меня забрал Л.; съела сочную грушу, нагретую солнцем, и придумала следующее: выделить

Одинокий разум

в «Мотыльках в качестве персонажа. Не уверена, но это кажется вполне возможным. А мои заметки показывают, что я очень счастлива.