Дневники: 1925–1930

Вот еще одно наблюдение: ничто так не утомляет, как смена обстановки. Час общения с матерью Л. выматывает меня сильнее, чем шесть часов без нее или шесть с дней с Витой. (Несса не в счет.) Полная перестройка на другой лад ломает весь внутренний механизм, постоянно приходится перестраивается, и, что еще хуже, я не могла выкинуть поездку в Уэртинг из головы, считая дни и ощущая тяжесть бремени. Да и присутствие Нелли в машине тоже оказывает психологическое давление – создает определенную атмосферу, от которой никуда не деться. Все это не имело бы никакого значения, работай мой двигатель в полную силу – помню, с какой легкостью я отмахивалась от любых помех, когда писала «Орландо», – но сейчас мне как будто вставляют палки в колеса и не дают тронуться с места. А еще мне уже 47 лет, и дряхлость будет только усиливаться. Начнем со зрения. Кажется, еще в прошлом году я могла обходиться без очков – например, брала газету и читала ее в метро, – но постепенно выяснилось, что и в постели нужны очки, а иначе я не вижу ни строчки (если только не держать книгу под очень странным углом). Мои новые очки намного сильнее старых, а когда я снимаю их, то на мгновение даже слепну. Какие еще недуги? Слышу я, кажется, превосходно; хожу тоже вроде бы как раньше. Но ведь уклад жизни все равно меняется? Не будет ли с годами труднее и опаснее? Очевидно, это можно пережить, если сохранять здравомыслие; старение – естественный процесс; можно лежать и читать здесь; способности никуда не денутся; надо меньше беспокоиться – я написала несколько интересных книг, зарабатываю на жизнь и могу позволить себе отпуск. Да уж! Беспокоиться точно не о чем, а эти временные спады – у меня их было много – наиболее полезны для творчества – вспомнить хотя бы мое безумие в Хогарте и все эти мелкие приступы болезни – например, тот, который предшествовал написанию романа «На маяк». Шесть недель в постели превратили бы «Мотыльков» в шедевр. Но я изменю название. Внезапно поняла, что днем мотыльки не летают. Да и горящей свечи у меня там не будет. В общем, структуру книги еще только предстоит продумать – всему свое время.

На этом пока точка.

21 сентября, суббота.

Сегодня, кажется, Анжелика впервые идет в школу[959]; рискну предположить, что в душе Несса страдает. Это чувство – когда твой младший ребенок идет в школу – мне никогда не познать; итог двадцати с лишним лет жизни Нессы, во многом посвященной детям; большой отрезок; даже представить себе не могу, насколько ее жизнь полнее моей – взять хотя бы все моменты близости, ссоры, счастье, волнения и перемены по мере их взросления. А теперь, пускай и с гордо поднятой головой, она прощается с этой эпохой в одиночестве в студии, возвращаясь, вероятно, с печалью к той жизни, которая когда-то ей нравилась больше всего, – к жизни необремененной художницы. Вот так мы с ней и выстроили свои жизни, движимые какой-то странной силой. Что касается меня, то я часто вспоминаю наши прекрасные долгие осенние прогулки, которыми мы заканчивали летние каникулы, обсуждая планы на будущее – «осенние планы», как мы их тогда называли. Они всегда касались живописи и писательства, а еще того, как лучше вести светскую жизнь и быт. Мы часто думали о переезде, чтобы было куда приводить гостей. Планы всегда ассоциировались с осенью, с листопадом, с выцветанием природы и ветром, с предвкушением горящих фонарей и нового сезона активности – октября, рассвета светской жизни. Сидела я в ожидании чая, ностальгировала по прошлому, как старуха, и тогда сказала себе, что мне нужно много всего записать в дневник.

Только что произошла одна из тех любопытных ситуаций, которые сваливаются как снег на голову. Энни [Томсетт], большеглазая и печальная молодая женщина, попросила нас купить ей коттедж и фактически позволить стать нашей постоянной прислугой здесь. Ее с ребенком выселяют через две недели, чтобы освободить жилье для двух старых дев-собачниц. Гуманность подсказывает нам купить ей коттедж и не брать арендную плату – пускай отрабатывает. Еще £350, опять ремонт, опять статьи. Полагаю, из Энни бы вышла идеальная прислуга и отличная помощница; можно будет приезжать сюда в любое время, а бедняжку Нелли оставить в Лондоне – сегодня она опять жаловалась, на этот раз Леонарду, из-за его ведерка для угля. Ощущение, будто мы только и занимаемся бытовыми вопросами. А еще мне придется уволить высокого и тощего беднягу Бартоломью. Надо хорошенько все взвесить – тем временем Энни уперлась в эту ужасающе высокую черную тюремную стену нищеты – ей приходится жить с ребенком на 15 шиллингов в неделю.

Эти размышления многократно разветвляются во все стороны, но приводят меня к тому, что я еще собиралась написать о Питере[960] и своем будущем, однако сейчас время чая, а потом я хочу побродить по склонам или вдоль реки, чтобы привести мысли в порядок.