Дневники: 1925–1930

Вчера начали строить теплицу. Поливаем землю деньгами. На следующей неделе начнут возводить мою комнату. Мне кажется абсурдным ожидать от слуг доброго нрава или великодушия, особенно если учесть, в каких тесных комнатушках они живут и сколько у них работы.

А теперь о миссис Вулф (я хочу сказать, что отметила пару вещей, бог знает почему, но всегда кажется, будто причина есть). В ней появились неведомые прежде очарование и достоинство, но теперь ее старость сводит на нет все веселые и сентиментальные разговоры – она становится на удивление более человечной и мудрой, как и подобает старухам; они так сговорчивы, так погружены в жизнь, что кажутся философами и более искусными в искусстве жить, чем люди поумнее. Так много всего произошло на ее глазах: болезни, роды, ссоры, неприятности, – но ничто особо не удивляет и не расстраивает миссис Вулф. Правда, она раздражительна и нудна, как ребенок, зато потеряла интерес к показухе, помпезности и респектабельности, как будто смыла с себя все наносное и просто нежиться на пляже, – во многих отношениях довольно завидная старость, хотя и невыносимая тоже. При любом удобном случае она ворчала на Пинки, которая съела весь наш суп. Потом она долго рассказывала о своих кухарках и о том, как учила их готовить, когда была богата. «Теперь вы бедная и простая, – написала одна из них, – и это после всех моих страданий». Тут она вздохнула, чуть не заплакала, но быстро отвлеклась и протянула мне банку ирисок.

Теперь надо пойти на кухню и проверить, как там мой окорок.

2 октября, среда.

Мы только что были в коттедже Энни – такие вот дела. Выходит, у нас есть еще один приличного размера дом, хотя договоренность с Энни кажется очередным благом, которыми время от времени, с прошлого августа, одаривает нас жизнь. Она будет заниматься готовкой; моя керосиновая плита позволяет получить горячую пищу в любое время суток. Я ошеломлена конференцией в Брайтоне[965], где слушала выступление Хендерсона[966] и видела, как он медленно краснел, словно омар в кипятке; мы поехали туда в понедельник (сколько же дней размышлений упущено! – надо все бросить) и слушали хорошие, очень интересные дебаты. Толпа присутствующих издает необычайный шум, похожий на блеяние, а не на обычные голоса, и я подумала, что политика является теперь не делом великих аристократов, не таинством и дипломатией, а торжеством здравого смысла, исходящего от обычных деловых мужчин и женщин, – не очень-то благородное, зато честное обсуждение, как и положено в бизнесе.

За окном темнеет; я слышу, как деревенские мальчишки пинают футбольный мяч, и все те размышления, комментарии, которые пришли мне в голову на прогулке, угасли. Атмосфера, зима, перемены, скорый отъезд в Лондон развеивают все мои жалкие попытки сосредоточиться. И все же в последние дни я, кажется, преуспела и начала писать роман, но с той же скоростью, с какой работала над «Комнатой Джейкоба» и «Миссис Дэллоуэй» – максимум страница в день, – а потом я долго сижу и посасываю ручку. Американцы шлют письма, телеграфируют с просьбой написать статью. Пойду, пожалуй, почитаю «Федру[967]». Леонард на сильном холодном ветру моет машину.

Леонард собрал вещи и уехал в Лондон в четверг, 3 октября, оставив Вирджинию в Монкс-хаусе. Он вернулся в субботу, когда Лидия и Мейнард Кейнс пришли на чай. Вулфы вернулись на Тависток-сквер в воскресенье днем, 6 октября.

11 октября, пятница.

Ухватилась за идею писать здесь, лишь бы не писать «Волны», или «Мотыльков», или как там это будет называться. Порой кажется, будто я уже научилась писать быстро, а на самом деле нет. И что странно, я не пишу с упоением или удовольствием – все из-за плохой концентрации. Я не разматываю сюжет, а склеиваю его. Кроме того, никогда в жизни я не бралась за столь расплывчатую и все же замысловатую задумку; всякий раз, когда я вношу какую-то деталь, мне нужно состыковать ее с дюжиной других. И я бы могла легко идти вперед, но все время останавливаюсь, чтобы оценить эффект написанного в целом. В частности, не вкралась ли в мою конструкцию какая-нибудь фундаментальная ошибка?! Меня не вполне устраивает мой метод – брать один предмет в комнате и с помощью него рассказывать о других вещах. Но в данный момент я не могу придумать ничего, что позволяло бы мне ближе подобраться к первоначальному замыслу, а ведь именно это и есть залог движения вперед.