Дневники: 1925–1930

Молю Бога, чтобы никто не пришел на чай. Но в Чарльстоне сейчас Литтон, Энтони Блант[961] и Питер. Молю Бога, чтобы эти восхитительные божественные люди не явились и не заставили меня опять напрягать глаза и разум. Я хочу поплавать в темно-зеленых глубинах мыслей. Кстати, вчера вечером в «Evening Standard» Джеймс Лейвер[962] назвал меня великой писательницей: «Не стоит пытаться оценить величие мисс Вирджинии Вулф» – ха! Надеюсь, это прочтет Арнольд Беннет.

22 сентября, воскресенье.

Сейчас десять минут одиннадцатого, и я не собираюсь писать роман. Я вообще решила временно свернуть свою художественную деятельность. Чуть что – появляется головная боль; «Мотыльки» кажутся непомерным грузом, который я пока не могу поднять. И все же мозг так странно устроен, что в столь ранний час я, например, никогда не могу просто читать или писать письма. Подобные занятия кажутся слишком легкими и поверхностными, поэтому, хотя я должна написать несколько писем – Дотти, Джеральду Бреннану и раздражительному Эдди, – займусь пока дневником. Прекрасное сентябрьское утро; воркуют грачи; тени на террасе очень длинные и тонкие. Тело словно сдулось. Оно будто истончается к зиме, становясь бледным и пустым, как старческие глаза. Лето было изнурительным и напряженным. Из-за поездок в Лондон и Уэртинг, а еще из-за гостей жизнь здесь так и не устаканилась; чувствую, что хотела бы остаться и какое-то время избегать Лондона. Автомобиль делает нас слишком мобильными. Но если подумать, это лучшее лето за все время. Никогда еще сад не был так прекрасен – даже сейчас он весь пылает, ослепляя глаза красными, розовыми, пурпурными и сиреневыми цветами: пышные гвоздики; горящие, словно лампы, розы. Мы часто выходим куда-нибудь после ужина, чтобы насладиться видами, но я люблю и гостиную. Мне нравится мой половик, ковер, мои расписные балки. И по какой-то странной причине прогулки (по холмам за Телскомбом[963]) в этом году казались мне приятнее, чем когда-либо. Отчасти это, наверное, из-за погоды: день за днем у нас было теплое солнце; голубое безоблачное небо; закат ясный без полос и разводов на западе. Лежа здесь, я видела восход, а однажды ночью луна сияла как осколок зеркала; сверкали и пульсировали звезды; и у меня было странное ощущение, будто я очень молода, путешествую за границей и вижу листву из окна поезда в Италии – не могу сейчас разобраться в этом чувстве. Все казалось волнительным приключением.

Что касается Питера – как же он прав, как очарователен, как хорош! Но, черт возьми, какой неинтересный с точки зрения интеллекта ум! Не могу толком объяснить, но после встреч с ним не остается ни интересных воспоминаний, ни идей. Бесконечные сравнения, постоянное цитирование; он смотрит на жизнь с энтузиазмом, но через призму книг. А еще Питера тянет совокупляться, поэтому все его рассказы неизбежно вертятся вокруг этой увлекательной темы – совокупление и Кингс-колледж Кембриджа. Он прошел войну, четыре года сражений, крови и ран, и все же его разум сохраняет девственную чистоту; в 36 лет он упрям как студент. Полагаю, в нем просто мало чего намешано: отец – школьный учитель, мать – домохозяйка; жизнь в пригороде, стипендии и т.д. А затем, выйдя из своей скорлупы, он сознательно поклялся стать язычником; индивидуальностью; наслаждаться жизнью, а в свободное время исследовать собственные ощущения. Отсюда повторы, эгоизм, отсутствие глубины, или бесхарактерность, но это чувствуется в разы сильнее, когда читаешь Питера, чем когда слушаешь. В разговоре его обаяние и любезность, его честность и яркость делают Питера очень милым, приятным, восхитительным, запоминающимся (да, но не интересным) человеком. Он женится и станет профессором английской литературы в Кембридже.

25 сентября, среда.

Но больше всего меня, конечно, интересует новая керосиновая плита[964]. Мы обнаружили доставку прошлым вечером, когда вернулись из Уэртинга. Сейчас мой ужин готовится в стеклянной посуде; надеюсь, получится без лишнего запаха, отходов и проблем; есть регулировка пламени и термометр. Теперь я чувствую себя более свободной и независимой, а ведь я всю жизнь борюсь именно за это, – смогу приехать сюда с куском мяса в пакете и жить самостоятельно. Мысленно перебираю блюда, которые смогу приготовить, – тушеное мясо, соусы. Авантюрные странные блюда с добавлением вина. Конечно, Леонард остудит мой энтузиазм, а мне надо быть осторожной и не вести себя как озорной ребенок. Нелли уезжает в пятницу, так что у меня будет целая неделя, чтобы поэкспериментировать и стать независимой.

Вчера утром я возобновила работу над «Мотыльками», но название надо менять. И сразу несколько проблем требуют решения. Но кто об этом думает? И существую ли я вне мыслительного процесса? Нужен какой-то новый прием, который не будет трюкачеством.