Дневники: 1925–1930

Так и есть – я пишу всего час, потом откидываюсь назад, чувствуя, что больше не выдерживаю напряжения, потом печатаю на машинке и заканчиваю к полудню. Хочу резюмировать здесь свои ощущения перед публикацией [24 октября] «Своей комнаты». Немного страшно, что Морган не будет ее рецензировать*. Начинаю подозревать, что у книги резкий феминистский тон, который не понравится моим близким друзьям. Итак, я прогнозирую исключительно уклончиво-шутливую критику от Литтона, Роджера и Моргана – и больше ничего; пресса проявит благосклонность, назовет книгу очаровательной и энергичной; на меня как на феминистку посыплются упреки, будут намекать, что я сапфистка; Сивилла пригласит меня на обед; я получу много писем от молодых женщин. Боюсь, книгу не воспримут всерьез. Скажут: «Миссис Вулф настолько опытный писатель, что все ее тексты читаются легко … чисто женская логика… эту книгу полезно читать девушкам». Пожалуй, мне почти все равно. «Мотыльки» – правда, я подумываю назвать роман «Волны», – идут с трудом, но у меня хотя бы есть на что переключиться, если в голову придут другие идеи. «Это пустяк, – скажу я, –да, но писался он с пылом и идеей».

Вчера вечером мы ужинали с Веббами, и я пригласила Эдди и Дотти на чай. Что касается этих продуманных званых ужинов, то непринужденно поболтать мне удалось лишь с одним человеком – с Хью Макмилланом[979] – о Бакенах[980] и его собственной карьере; Веббы дружелюбны, но их мнение касательно Кении непоколебимо[981]; мы сидели в двух комнатах арендованного дома (в столовой за ширмой стоял латунный каркас кровати), ели говяжьи стейки с кровью, и нам предлагали виски. Все та же просвещенная, обезличенная, прекрасно управляемая публика. «Мой малыш получит свою игрушку» – в детали лучше не вдаваться – «вот что говорит жена о моем пребывании в кабинете министров». Нет у них никаких иллюзий. Я даже сравнила их с Л. и собой и почувствовала (именно по этой причине) пафос, символичность бездетной пары, которая едина и что-то отстаивает.

Что касается встречи с Эдди и Дотти, то рассказать особо нечего; запомнилась лишь одна случайная фраза – Эдди влюблен в двух людей сразу; скучный рациональный рассказ Дотти о том, что она помогает какому-то зануде; Эдди хочет, чтобы я прочла его дневник, но какой-то неназванный друг возражает, и он быстро согласился, хотя ему было бы приятно узнать мое мнение. Все полтора часа прошли в таком же духе. Дотти сожалела, что Вита слишком рано прославилась. И все же я уверена, что она ее любит; предана ей; странные мысли населяют головы других людей…

Я очень осторожно и осмотрительно снова возвращаюсь к чтению и размышлениям. После возвращения в Лондон я уже успела прочесть «Вирджинию Уотер[982]» (сладкий белый виноград) и «Бога[983]» – все основано, завязано и рассказано на одном довольно банальном психологическом примере; но автор не поэт и не может сформировать у читателя образы; все его предложения подобны стальным линиям на гравюре. Я читаю Расина, купила Лафонтена и таким образом намереваюсь подойти к французской литературе сбоку, кружа и размышляя…

* Он написал мне вчера, что ему очень понравилось (3 декабря).

2 ноября, суббота.

Прошло ровно 10 дней, прежде чем появились новости касательно книги – сегодня суббота, 2 ноября, и продано примерно 100 экземпляров «Своей комнаты», да и то в основном благодаря эпатажной радиопередаче Виты[984]. Но я не помню, что еще собиралась сказать; я как Ренар[985] – человек, который пишет в дневнике только то, что приходит в голову.

Прошлой ночью мне приснилось, что я умру через полгода от болезни сердца. После недолгих уговоров Леонард сообщил мне правду. Все мои инстинкты были типичными, но, как это часто случается во сне, гиперболизированными и резкими, а потому они казались подлинными и создавали невероятные всепоглощающие переживания. Сначала облегчение – хорошо, что жизнь кончается (я лежала в постели); потом ужас; потом желание жить; потом страх безумия; потом (нет, это пришло раньше) сожаление о том, что я не допишу книгу; потом яркие образы моих друзей, опечаленных горем; потом ощущение смерти и принятие ее в этом возрасте; потом я сказала Л., что он должен жениться снова; увидела нашу совместную жизнь; осознала неизбежность смерти, тогда как все остальные продолжат жить. Затем я проснулась, как будто всплыла на поверхность, а все эти мысли бултыхались вокруг меня, и обнаружила, что продала огромное количество экземпляров своей книги, а еще получила приглашение на обед от мадам Каллас[986] – странное ощущение смешения этих двух состояний, жизни и смерти, когда я завтракала, чувствуя сонливость и тяжесть.

5 ноября, вторник.