Дневники: 1925–1930

Ох, пока со «Своей комнатой» все хорошо; полагаю, книга продается, а я получаю неожиданные письма. Однако меня больше волнуют мои «Волны». Я только что отпечатала фрагмент, который написала утром, но не уверена в нем. Что-то в этой книге есть (то же самое я чувствовала при написании «Миссис Дэллоуэй»), но я не могу нащупать, что именно; ничего похожего на скорость и уверенность романа «На маяк»; а «Орландо» – просто детская забава. Может, в моем методе есть какая-то фальшь? Уловка? Может, интересные моменты не имеют под собой основы? Я нахожусь в странном состоянии; чувствую раскол; вот он – интересный момент, а достаточно прочного фундамента для него нет. Может, при повторном прочтении меня озарит – найду решение. Я убеждена, что права, когда ищу способ противопоставить своих персонажей времени и морю – но как же трудно погрузиться в это без остатка и перестать сомневаться! Вчера у меня была уверенность, а сегодня от нее не осталось и следа. И все же за последний месяц я написала 66 страниц.

Вчера приходила Сивилла, и я сказала ей, что она похожа на птицу с дохлой мышью, зажатой в когтях, а мышь – это жизнь. Она согласилась. Сказала, что ей пришлось пережить неприятную ситуацию; сегодня утром она собиралась ехать в Париж и обещала рассказать детали позже*. Затем она сдержанно пожаловалась на свою участь, на то, что так поздно повзрослела и только сейчас начала понимать свои желания. Я так понимаю, что она хочет близости, простоты и дружбы, а уже поздновато требовать их от жизни, да и как ей получить желаемое, когда в год уходит £20 000. Вот почему Артур не может сейчас уйти на пенсию; приходится сидеть и ждать у моря погоды; в данный момент она не властна над своей жизнью; выходит, мышь не дохлая, а в предсмертной агонии. Сивилла выглядела изможденной и осунувшейся – в одночасье она показалась мне старухой. Ее взгляд был полон трагизма.

А сегодня на чай пришел Стивен Теннант[987] и Артур Уэйли. В воскресенье мы были в Родмелле; кирпичные стены моей комнаты выросли еще на три фута [≈ 0,9 м], и в них уже есть окна – скорее бельмо на глазу, ведь рамы обрезают вид на крышу гаража и холмы, а они, похоже, нравились мне сильнее, чем я думала. Строители пробили небольшое отверстие, чтобы сделать проход в дом, так что скоро все будет готово. Вещи ломаются и ремонтируются, исчезают и снова появляются. Однако моя радость сменилась яростью, когда я поняла, что пропустила распродажу мебели в Саутхизе, а ведь могла бы, смею думать, прекрасно обставить свою комнату фунтов за двадцать. Такова жизнь – да, такова (удобная фраза). Меня постоянно зовут читать лекции; Л. скоро будет свободен. Райт[988] вступает в должность и уже сейчас принимает решения. Я постоянно говорю: «Мы всего добьемся, когда ты уйдешь из “Nation”». И все же, как видите, покупка керосиновой плиты и наем Энни сделали меня более независимой. Поворотный момент случится 1 января. Мы посвятили газете «Nation» семь лет своей жизни, но она так и не стала нашей плотью и кровью, как я когда-то надеялась. Милая газетенка; ни то ни се; вечное занудство Хьюберта и Гарольда; первый добр, но некомпетентен; второй профессионален, вот только сад красных яблок Истины мне дороже, чем опилки благовидности, респектабельности, сомнений и компромиссов.

* Неприятная ситуация заключалась в том, что она лишилась своих сбережений в Америке – говорят, £50 000. Теперь она зовет людей только на чай.

17 ноября, воскресенье.