Дневники: 1925–1930

Ужасный день. Да, я чувствую себя плохо, меня трясет; не могу ни на чем сосредоточиться; сильное возбуждение; пытаюсь читать Морона – писать – губы артикулируют слова; начинаю бормотать под нос длинный телефонный разговор с Витой о Дотти и о мисс Мэтисон; говорю по ролям. Ловлю себя на том, что снова и снова повторяю вслух одно и то же, например: «Хочу знать, не собираешься ли ты подать в отставку в свете того, что случилось прошлым утром?… Ну раз ты не отвечаешь, боюсь, мне придется уволить тебя самой… Но я хочу объясниться. После того, как ты выгнала меня из своей комнаты, я подошла к мистеру Вулфу и сказала, что больше не могу держать тебя в качестве служанки. Но я не торопилась с решением. Я думала об этом с июня. Я пыталась не заказывать лишний раз ужин, дабы избежать сцен. Но в Родмелле было тяжелее всего. А теперь еще и это. Боюсь, мы не можем так жить. Сегодня 17 ноября. Я ожидаю, что ты уедешь 18 декабря». Да, это то, что я должна сказать Нелли завтра в 9:30, а потом пойду к миссис Хант [в агентство по найму], и меня почти трясет от нервного предвкушения, пока я пишу. Но это надо сделать.

18 ноября, понедельник.

Что ж, все кончено; прошло гораздо лучше, чем я ожидала – по крайней мере на данный момент. На мой вопрос «не собираешься ли ты подать в отставку?» она ответила: «Я уже вас уведомила…». Я попыталась продолжить спор, но остановилась. «Полагаю, ты хочешь уйти в конце своего рабочего месяца – 12 декабря». «Поскольку мы отказали ей в дополнительных часах работы, когда она была больна, – да». Но это было сказано без особой уверенности. Я хотела уточнить дату, взглянув на календарь (но не смогла ничего разглядеть, так как стала плохо видеть), а затем максимально спокойно ушла – боюсь, у нее не больше намерений уехать 12 декабря, чем у меня отплыть на корабле в Сибирь. Будь как будет. Мой разум словно десна, из которой вырвали больной зуб. Я отдыхаю, читая старика Биррелла[989], и надеюсь, что на неделю-другую пыль уляжется. На мою крышу кладут черепицу из Хоршама[990] – так пишет Перси сегодня утром, а это значит, что мои помещения почти готовы. К тому же у меня теперь есть дополнительная комната, которая предназначалась для Нелли; а здесь и сейчас нет никаких слуг – слава богу – придут два друга: один днем, другой вечером. Больше никаких блумсберийских сплетен; никаких Лотти, внезапно врывающихся в комнату; никакого страха перед тем, чтобы приглашать людей на обед, чай или ужин; больше никаких болей в спине, опухших лодыжек, взлетов и падений страсти и потока чувств. Таким образом, с керосиновой плитой, Энни, отказом от «Nation», новыми комнатами и слугами, следующий год будет одним из самых интересных – большой шаг на пути к свободе, которая является идеальным состоянием души. Однако не надо думать, что я остро страдаю от состояния зависимости. Горжусь лишь тем, что, стоит мне почувствовать оковы и цепи, я тут же их сбрасываю; например, я покинула Фицрой-сквер, Хогарт-хаус – собиралась добавить и Гайд-Парк-Гейт, чтобы закончить список, но я и правда считаю себя своего рода борцом, пускай и не таким доблестным, как Несса, зато упорным и смелым.

25 ноября, понедельник.

От безделья хочу добавить (не подправить ли мне «На маяк»?[991]): проблема с Нелли заключается в том, чтобы не купиться на извинения. Ее решимость ослабла, и теперь она всеми силами пытается подловить на слабости нас. Сегодня утром она поздравила Л. с днем рождения. А в пятницу подошла ко мне и спросила, почему я молчу. Я с трудом заставила себя быть жесткой, сказав, что после ее выходки общение невозможно. Миссис Хант обещает множество кандидатур на должность приходящей прислуги, поэтому для меня жребий брошен. Я не сомневаюсь, что будут новые трудности, но старые – нет, никогда, ни за что.