Дневники: 1925–1930

Она вошла, закутанная в темную шубу; сняв ее, она предстала перед нами в невзрачном сером трикотажном платье с голубыми полосками. Глаза у нее тоже голубые, но с мучительным голодным взглядом, как у кошки, которая забралась на каминную полку и смотрит вниз на собаку. У нее бледное и очень маленькое лицо; в нем и правда сохранилась какая-то удивительная невинность, из-за которой трудно поверить, что ей 50 лет, но кожа на шее дряблая и есть типичные для среднего возраста морщины. Сохранившаяся свежесть, по-видимому, указывает на отсутствие опыта – как будто жизнь поместила ее в холодильник. Мы беседовали; она принесла мне посылку с книгой от Этель Смит и письмом, которое я прочла вслух, чтобы скрыть смущение, вероятно, возникшее у нее в любом случае. Вот ее комментарий: «Как же все это далеко от Челтнема!». Потом мы продолжили разговор, но ее голодный и страдальческий вид никуда не делись, равно как и не изменился душевный настрой. Казалось, она хотела сказать: «Я все пропустила. У Ванессы и Вирджинии жизнь полна романов, мужей и выставок. Мне уже пятьдесят – время пролетело незаметно». Я поняла это по ее шутливой настойчивости, с которой она все время говорила о себе. По ее словам, климат в Челтнеме такой сонный, что она часто не может рисовать; после обеда они включают граммофон; а еще она почти каждый день ездит к своей матери в Брокхэмптон[1061], где ей нравится встречать деревенских жителей. Жены фермеров жмут ей руку. После смерти матери – ей всего 80 лет, и она тверда как скала – они с Лили, которая занимается политикой, но, разумеется, не все время, собираются переехать в Харрогит[1062], где не такой сонный климат и больше знакомых. Ничто надолго не отвлекало ее от главной заботы: «я только начала жить, как жизнь уже закончилась». Даже разговор об одежде сводился к этой теме. Одна портниха сказала ей, что человек получает больше удовольствия от жизни, если он хорошо одет. Тогда она решила последовать совету и потратила £8,8 в магазине «Pomeroy’s» на Олд-Берлингтон-стрит. Но и это лишь вызвало дополнительное беспокойство. На самом деле у меня возникло невероятно мрачное впечатление от ее страданий, которые, правда, слишком ничтожны и мелочны, чтобы называть их таким громким словом, – скорее это фрустрация; ощущение, что ты «пустое место»; наблюдение за тем, как жизнь проходит мимо; «еще я очень ленива – да, вот в чем дело – я утопаю в комфорте». Я бы назвала это погружением в отчаяние. «Чем три одинокие женщины могут заниматься в деревне?» Боже, какое счастье иметь решительность и мотивацию, которые достаточно сильны, чтобы вести меня по жизни вперед с самого рождения! Занятие ерундой, бездействие и отсутствие интереса к чему-либо – это постоянное избегание жизни, шутливое отношение ко всему и обесценивание – вот что все портит! Хотя если нет особо денег, внешности и таланта, а есть только понимание, что у других всего этого больше, особенно когда она сравнивает свои бледненькие натюрморты с превосходными картинами Маргарет Гир[1063] из Котсуолдской школы, – что тут поделаешь? Как бороться? Как оседлать жизнь и вцепиться ей в загривок? Остается только отшучиваться, стискивать зубы, становиться эгоисткой, оправдываться, извиняться и жаловаться. Особенно жалким мне показалось то, что примерно в 17:30 она начала теребить свои перчатки (ибо никогда не говорит прямо и смело) и долго подводила к тому, что ей пора.

– Но куда? – спросила я.

– В Политехнический институт[1064], на лекцию о французской литературе.

– Но зачем?

– Да ведь в Челтнеме не услышишь французскую речь.

– Ох, милочка, я же могу рассказать тебе о французской литературе все что нужно, – сказала я.

Она долго колебалась, не зная уйти или остаться. А когда я спросила, какие у нее планы на вечер, она, хихикнув, ответила:

– Что ж, это зависит от того, сколько продлится лекция.

– Ты не хочешь пойти на спектакль?

– Нет, думаю, я просто перекушу в отеле “Temperance”.

– Господи боже, – повторяла я.

И дело вовсе не в том, что она какая-то глупая или ничего не замечает – нет, она знает, что есть друзья, которые, словно верные псы, выгнут спины и протянут ей лапы, пускай очень неловко и неохотно.

21 февраля, пятница.