Дневники: 1925–1930

А сейчас, в этот впечатляющий, удивительно волнительный теплый вечер, мы должны пойти на ужин с Рэймондом. Я сижу у открытого окна и слышу жужжание, а вижу открытое желтое окно отеля; шла пешком с Лестер-сквер[1090]. Какие странные воспоминания навевает этот вечер, думаю я. Смутные ощущения мягкого и даже мистического вечера; не лихорадочного и не тревожного, нет; у моря, голубого и нежного. Я заглянула к портнихе. Беззубой. Она строчила. Сказала мне, будто подруге: «Миссис Вулф, мы переезжаем. Надеюсь, вы не будете возражать, если я не возьмусь за прострочку, поскольку у меня уже болят глаза». Что бы ни сказали сегодня вечером – все звучит нежно и радостно, кажется мягким приливом. Разумеется, я не могу описать как следует.

Несса сейчас в Чарльстоне. Они откроют окна; возможно, даже посидят у пруда. Она подумает: «Вот результат моей многолетней работы в безвестности – мои сыновья и дочь». И будет совершенно довольна (как я полагаю) Квентином, который принесет воды в бутылках, и чрезмерно добродушным Клайвом. Они будут думать о Лондоне с неприязнью. И все же вечер интересный; я собираюсь потягивать вино у Рэймонда и пытаться выведать что-нибудь у Литтона. Надо идти переодеваться.

4 апреля, пятница.

Я пытаюсь набросать последнюю главу – безуспешно; поэтому потрачу 10 минут, чтобы записать свои впечатления от вечера у Рэймонда. В основном об обществе содомитов. Лицо Литтона озарилось любовью и восторгом, когда я оставила очаровательных дам со всеми их дарованиями ради мистера Уильямсона [неизвестный] из Оксфорда, блестящего и красивого, но никому неизвестного. Рэймонд сел на подлокотник кресла Литтона. Морган вернулся с «Мелеагра[1091]». А я пошла посмотреть на Ронни [неизвестный] за кулисами. В шортах он выглядел очень мило. Эдди вернулся с последней постановки Кокрана[1092]. Ему пришлось стоять, и он был (на ум приходят фразы для «Волн») раздражен (юмор – вот чего ему не хватает). «По крайней мере, – сказал он, – Энсор (я забыла, кто это) очень симпатично смотрелся в белом костюме, а все остальное просто отвратительно». В этот момент остальные содомиты навострили уши и стали вести себя как-то глупо. Я имею в виду, что они начали хихикать и ворковать. Атмосфера была совершенно уединенной, интимной и сосредоточенной на одной теме. Рэймонд пару раз грубо рявкнул (во всяком случае, тон у него был неподобающим), учуяв насмешку в моих комментариях. Он рассказывал, как сильно Жербо[1093] ненавидел женщин; потом возразил и велел мне не верить всему, что говорят о Д’Аннунцио[1094] и Дузе[1095] – мол, есть и другая версия, что она сама с ним плохо обращалась. Получился бурный и бесцеремонный спор. Рассматривали фотографию Стивена Теннанта (Зигфрид Сассун ходит к той же портнихе), позирующего в кителе, а еще снимок маленьких мальчиков в частной школе. Морган, обсуждавший красоту пасынка Хилтона Янга[1096], казался незнакомцем. «Его катание на коньках великолепно» (затем он вполголоса осуждал поведение какой-то женщины). Все это вызвало у меня ощущение звона, интима, хихиканья. Как будто я зашла в мужской туалет.

9 апреля, среда.

Сейчас мне кажется (в контексте «Волн»), что я умею несколькими штрихами передать основные черты характера персонажа. Это нужно делать смело, почти карикатурно. Похоже, вчера я приступила к концовке. Как и все части этой книги, она пишется урывками. Меня такое совершенно не устраивает и тянет назад. Надеюсь, финал придаст роману солидности, но мне приходится уделять внимание каждому предложению. Отказ от стилистики «Орландо» и «Маяка» в значительной степени обусловлен чрезвычайной сложностью формы, больше напоминающей «Комнату Джейкоба». Думаю, я сделала огромный шаг вперед, но из-за этого кое-где может не хватить огня. Мне кажется, что я стоически придерживаюсь первоначального замысла. Боюсь, переписывать придется так основательно, что его будет не узнать. Роман обречен на несовершенство. Но, полагаю, мне удалось возвести себе своего рода памятник на фоне неба.

11 апреля, пятница.