Читаем Дневники: 1925–1930 полностью

Одно слегка пренебрежительное слово в сегодняшнем номере ЛПТ заставило меня решиться, во-первых, все переделать в «Волнах»; во-вторых, повернуться к публике спиной, – и все это, повторюсь, из-за одного только пренебрежительного слова[1215].


12 декабря, пятница.


Думаю, это последняя передышка, которую я даю себе, прежде чем приступить к последнему витку работ над «Волнами». У меня была неделя отдыха, хотя я все же набросала три небольших скетча, но в остальном бездельничала, ходила по утрам за покупками, а сегодня утром раскладывала вещи на своем новеньком столе и занималась всякой другой ерундой. Думаю, я перевела дух, но должна отдохнуть еще недели три-четыре. Затем, полагаю, я разом сделаю все описания моря – интерлюдии, – чтобы они скрепляли книгу воедино, а потом, о боже, кое-что придется переписать, потом вычитать, потом отправить Мейбл, потом перепечатать и только тогда отдать Леонарду – скорее всего, он получит рукопись где-то в конце марта. Потом перерыв, потом печать в типографии, вероятно, в июне[1216].

Тем временем мы ужинаем с Мэри в воскресенье, чтобы встретиться с мистером Хартом Дэвисом[1217], который претендует на работу в издательстве. Но в каком качестве? Два дня назад мы посмотрели дом 25 на Тависток-сквер, который можно приобрести, если мы решим съехать и сдавать в аренду это жилье. Но и там есть свои проблемы: здание отеля неподалеку, комнат меньше, расходы больше.


Газетные заголовки. Испанская революция. Скандал на русском лесозаводе. Прорыв водопровода на Кембридж-Серкус.[1218]


16 декабря, вторник.


Я больше никогда не буду ужинать. Сожгу свое вечернее платье. Я закрыла за собой дверь, и больше ничего за пределами этой комнаты не существует для меня. Я взяла очередной барьер, и больше мне никогда не придется ужинать с Коулфакс, Этель и Мэри.

Эти размышления прочно засели у меня в голове вчера вечером в Аргайл-хаусе. Та же вечеринка, те же платья, та же еда. Ради разговора с сэром Артуром [Коулфаксом] о «Письмах королевы Виктории[1219]», билле о красителях[1220] и не помню о чем еще я пожертвовала вечером наедине с Витой или с самой собой – короче говоря, удовольствием. Вечно так получается. Лорд и леди Эшер[1221], Арнольд Беннетт, старик Биррелл. Вымученные, пресные, стерильные, инфантильные разговоры. А ведь я даже идти не хотела. В общем, барьер не просто взят, а уничтожен. Зачем перепрыгивать?


18 декабря, четверг.


Испания наносит удар[1222]. Болезнь Р. Пуанкаре[1223]. Самоубийство Питера Уорлока[1224]. Билль о красителях.


Вчера вечером заходили Лорд Дэвид, Литтон и Клайв. Рассказала им, как я сожгла свое вечернее платье в газовом камине; сошлись на том, что вечеринки – это глупость. Клайв особенно категоричен. Говорили о загадке Вселенной (о книге Джинса[1225]): будет ли она разгадана; явно не нами; внезапно перешли к теме ритма в прозе, новому сборнику эссе Литтона и его названию[1226]; обсуждали жизнь за границей; Клайв говорит, что мы (Л. и я) провинциалы. Я сказала, что за границей меньше грязи и в волосах не путаются светлячки; обсуждали «Бленхейм[1227]»: Литтон против, Клайв за; я сказала, что не чувствуется личность; тетка[1228] лорда Дэвида вечно прерывает повествование о жизни лорда Солсбери[1229] своими размышлениями; понимает причины безумия; Сесилы не любят собак; обсуждали «Королеву Викторию», «Горький чай[1230]», «Льва в ярости» [неизвестная книга]; глаза Клайва; лорд Дэвид громко чихнул за столом; принесли мою сумку; туман весь день.


19 декабря, пятница.


Восстание в Испании. Простуда принца Уэльского. Карнера побеждает М. [1231]


«Вайолет[1232] очень обрадовала меня, – заявила Этель, – сказав именно то, что я хотела от нее услышать: “Я была поражена потрясающей силой и одновременно нежностью Вирджинии, а также ее носом”». Теперь мне все это не по душе – не хочу, чтобы Этель знала, что я люблю комплименты; мне не нравится, что они мне нравятся; не нравится, что миссис Вудхаус выдумывает их на ходу в телефонном разговоре.


20 декабря, суббота.


У.Г.Д. Дуглас[1233] утонул, шесть англичан пропали без вести. Новые правила дорожного движения[1234]. Лорд Уиллингдон[1235] назначен вице-королем Индии.


Перейти на страницу:

Все книги серии Дневники

Дневники: 1925–1930
Дневники: 1925–1930

Годы, которые охватывает третий том дневников, – самый плодотворный период жизни Вирджинии Вулф. Именно в это время она создает один из своих шедевров, «На маяк», и первый набросок романа «Волны», а также публикует «Миссис Дэллоуэй», «Орландо» и знаменитое эссе «Своя комната».Как автор дневников Вирджиния раскрывает все аспекты своей жизни, от бытовых и социальных мелочей до более сложной темы ее любви к Вите Сэквилл-Уэст или, в конце тома, любви Этель Смит к ней. Она делится и другими интимными размышлениями: о браке и деторождении, о смерти, о выборе одежды, о тайнах своего разума. Время от времени Вирджиния обращается к хронике, описывая, например, Всеобщую забастовку, а также делает зарисовки портретов Томаса Харди, Джорджа Мура, У.Б. Йейтса и Эдит Ситуэлл.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное
Дневники: 1920–1924
Дневники: 1920–1924

Годы, которые охватывает второй том дневников, были решающим периодом в становлении Вирджинии Вулф как писательницы. В романе «Комната Джейкоба» она еще больше углубилась в свой новый подход к написанию прозы, что в итоге позволило ей создать один из шедевров литературы – «Миссис Дэллоуэй». Параллельно Вирджиния писала серию критических эссе для сборника «Обыкновенный читатель». Кроме того, в 1920–1924 гг. она опубликовала более сотни статей и рецензий.Вирджиния рассказывает о том, каких усилий требует от нее писательство («оно требует напряжения каждого нерва»); размышляет о чувствительности к критике («мне лучше перестать обращать внимание… это порождает дискомфорт»); признается в сильном чувстве соперничества с Кэтрин Мэнсфилд («чем больше ее хвалят, тем больше я убеждаюсь, что она плоха»). После чаепитий Вирджиния записывает слова гостей: Т.С. Элиота, Бертрана Рассела, Литтона Стрэйчи – и описывает свои впечатления от новой подруги Виты Сэквилл-Уэст.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное

Похожие книги

100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии
10 гениев спорта
10 гениев спорта

Люди, о жизни которых рассказывается в этой книге, не просто добились больших успехов в спорте, они меняли этот мир, оказывали влияние на мировоззрение целых поколений, сравнимое с влиянием самых известных писателей или политиков. Может быть, кто-то из читателей помоложе, прочитав эту книгу, всерьез займется спортом и со временем станет новым Пеле, новой Ириной Родниной, Сергеем Бубкой или Михаэлем Шумахером. А может быть, подумает и решит, что большой спорт – это не для него. И вряд ли за это можно осуждать. Потому что спорт высшего уровня – это тяжелейший труд, изнурительные, доводящие до изнеможения тренировки, травмы, опасность для здоровья, а иногда даже и для жизни. Честь и слава тем, кто сумел пройти этот путь до конца, выстоял в борьбе с соперниками и собственными неудачами, сумел подчинить себе непокорную и зачастую жестокую судьбу! Герои этой книги добились своей цели и поэтому могут с полным правом называться гениями спорта…

Андрей Юрьевич Хорошевский

Биографии и Мемуары / Документальное
Образы Италии
Образы Италии

Павел Павлович Муратов (1881 – 1950) – писатель, историк, хранитель отдела изящных искусств и классических древностей Румянцевского музея, тонкий знаток европейской культуры. Над книгой «Образы Италии» писатель работал много лет, вплоть до 1924 года, когда в Берлине была опубликована окончательная редакция. С тех пор все новые поколения читателей открывают для себя муратовскую Италию: "не театр трагический или сентиментальный, не книга воспоминаний, не источник экзотических ощущений, но родной дом нашей души". Изобразительный ряд в настоящем издании составляют произведения петербургского художника Нади Кузнецовой, работающей на стыке двух техник – фотографии и графики. В нее работах замечательно переданы тот особый свет, «итальянская пыль», которой по сей день напоен воздух страны, которая была для Павла Муратова духовной родиной.

Павел Павлович Муратов

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / История / Историческая проза / Прочее