Дневники 1926-1927

Вскоре на западе стала заниматься заря, и свет пошел на восток, как будто заря утренняя внизу за чертой горизонта взяла вечернюю и потянула к себе. Я шел очень скоро и так согревался, что не заметил даже, как сильный мороз схватил зеленую травку и стыдливые лиловые цветки. На восходе я взял один в руку, он был твердый как фарфоровый, и даже сломался. Тетерев пробовал токовать и смолкал, бекас с криком взвился и не осилил, смолк. Но кукушка прилетела, не обращая никакого внимания ни на меня, ни на мороз: напружив кадык, задрав хвост, натуживаясь, она издавала тот звук, который издали кажется нежным и грустным и поселяет догадку о заколдованной девушке. Натуралисту очень трудно понимать эти превратные отзвуки в сердцах далеких людей, и вся такая поэзия да, кстати, и такая гуманность кажутся какой-то сентиментальной пушинкой. Но плохо мне не бывает даже в майский мороз, потому что почти во всяком плохом есть намек на пережитую в прошлом большую беду, после которой всякая новая маленькая беда — пустяки, окруженные радостью, спасенье от той великой беды.

Монахи

Дуня проклинает старца Порфирия за то, что велел ей терпеть жизнь с пьяницей-мужем, вот десять лет терпела и ничего не нажила: только детей с негодяем вконец загубила. Дуня и знает, что если она к старцу обратилась, то ему нельзя иначе сказать было, но ведь не помог он ей, и она ругает его. А какая ее жизнь, вот пример: Ефр. Пав. дожидалась меня обедать, хотя ей хотелось есть, дожидалась, потому что у нас полагается вместе. А Дуня «вместе» никогда с мужем не обедала: к обеду он пьян.

Монахи вообще втайне презирают мирскую, брачную жизнь (это воспитывает келья), но в их плане владеть миром, и они терпят возле себя мирян, как терпят большевики буржуазию в новой экономической политике.

14 Мая.Теплое серое утро (по бюллетеню: в ожидании дождя и ветра). Завтра последний день охоты. Меня начинает позывать изнутри перейти от охоты и путешествий к оседлости, от внимания к животным, к изучению растений. Я так и сделаю, но постепенно, чтобы не соблазниться «принципами».

Князь продолжает постепенно, выпивая, приближаться в веселом духе к концу.

О Т. В. Розановой думал: как страшно и трудно дойти до того, чтобы отдать свою волю другому лицу, но как ужасно, это еще ужасней — решиться взять на себя волю другого.

15 Мая.Прохладное солнечное утро. За Красюковкой, слышно из моего сада, токует тетерев.

Вчера весь день боролся с головной болью без пирамидона, если эта боль будет учащаться — брошу курить.

Закончена корчевка и посеяна вика. Старов нам рассказывал об ужасной жизни соседа Стрелкова, о его несчастных детишках:

— Я обедаю, девочка ко мне подошла, я посадил ее рядом, утер ей сопли, поговорил. На другой день она сама подходит, садится рядом и пылает. Я опять с ней поговорил, и она стала уже меня называть дядя Илюша.

— Почему пьяницам, самым пропащим людям, достается хорошая женщина: у всех таких людей женщины — золото!

— Это, Илья Михайлович, последнее, женщина всегда женщина, и что нам в ней плохо кажется, то это ей самой жить хочется. Ну, а у этих женщин вся своя жизнь уже кончена, она для себя уж совсем не живет и потому она вам и кажется хорошей.

Весна бывает всегда разная, но одна весна не бывает на другую похожа, и любовь, как весна, у одного человека бывает одна, проходит и такой не повторяется: это жизнь человека. Но из этого не получается так, что нет никому интереса до другого, напротив, потому наш роман бесконечный, что все мы по-разному, со всех бесчисленных сторон переживаем одну и ту же любовь. Так одно и то же солнце светит нам при Рамзесе и Ленине, и все-таки каждая весна рождает у человека хоть одно стихотворение о солнце, небывалое в прошлых веках.

Вот отчего и является смелость писать о любви, кажется, если я докопаюсь до своего, совсем до своего, как было только со мной, то это непременно будет по-новому. Видите, друг мой, я сознаю так ясно и просто, когда рассуждаю, но до рассказа от рассуждений далеко, как от настоящей минуты моего бытия до минуты происхождения той истории, о которой я хочу рассказать. Бесконечно трудно очистить ту минуту, узнать ее в том свале времени, из которого состоит мое настоящее. Я так понимаю свой путь в этих раскопках.

Если бы в своем настоящем потерял бы я последний даже горький вздох при виде прекрасного или способность забыться во всем от восхищения, встречая вечернюю звезду или весенний цветок, и совершенно бы равнодушен был к встречам среди людей, то я, мертвый, не узнал бы в прошлом свою минуту любви. Вот почему непременно я должен в своем настоящем, в моем сегодняшнем страстном дне искать свою первую минуту любви и первых проблесков сознания в моем детстве. Моя жизнь, теперь преображенная счетом дней и мерой пути, но это все та же самая жизнь, которая отлична от других жизней и в утробе моей матери.