Дневники 1926-1927

Политика международного заговора с провалами в полпредствах, большое с техникой малого, мне кажется, достойна осуждения и с большевистской точки зрения: «шалуны».

Друг мой, теперь, наконец, я понял, почему многие, изображая героев, так осторожно пользуются историей собственной любви, что только малые крохи достаются нам этого золота в пухлой лигатуре героев романа. Все боятся, как бы не проболтаться им, чтобы другие не сочли их слишком сентиментальными и еще хуже безумными. Конечно, да, безумными, потому что своя интимная ночь ведь совершенно своя и никому не понятна. А еще нельзя рассказать свою тайну из опасения, что потом себе-то ничего и не останется. Ведь есть чудесные повторные сны, которых нельзя рассказать, потому что как только расскажешь или запишешь, они больше повторяться не будут. Я это все очень хорошо сознаю: без «героя» свое рассказать невозможно, герой необходим. Но ведь критики за своими письменными столами, читатели за своими самоварами будут непременно говорить об Алпатове, продолжая понимать его через себя. А я тоже читатель, и мне тоже хочется поболтать о себе и так представляется, что это не должно ослабить интереса к роману.

Сегодня в 7 утра.

Состояние атмосферы в 7 у. 16 мая: высокое давление в южной полосе Европы, в большей части Сибири (Днепро-Петровск) 772, Томск 770) и на севере Скандинавии (Ингой 766). Низкое давление на Западе Европы, в Туркестане и на северной половине Европы (Кызыл-Орда 760, Вологда 751).

17 Мая.Лунная ночь. Слегка прохладное светлое утро.

Рассмотрел, что вся работа Старова никуда, и сам он, такой умный, такой начитанный и речистый, теперь лежит вдребезги пьян, рядом с ним тоже пьяный сын его мальчик Пашка. Приходил рядиться на отделку нижнего этажа Василий Савельев, смотрели работу Старова. «А как хорошо говорит!» — сказал я. «Это всегда так, — ответил Василий, — значит, плохо работает». — «Почему так?» — «Потому что у каждого своя специальность». В словах Василия была глубокая ирония, просвечивающая в огромную массу настоящего трудового народа, где все делают молча, где разговор — серебро, молчание — золото.

2-й закон Берендея:

разговор серебро — молчание золото.

Есть люди, которые понимают в искусстве только трагическое. К ним принадлежит Т. В. Розанова. И это у нее из жизни: одна за другой сестры кончают самоубийством, сейчас подходит очередь к Вере, которая приехала смущать Таню, без того уже еле живую.

В русском интеллигенте-сектанте, старом революционере, одной из главных черт было чувство трагического, явление такой личности сопровождалось тяжелым молчанием, обреченность… (трагедия).

Астрономия любви:

как солнце рождает Аполлона: сын солнца.

Человек непременно должен быть хозяином и, если он даже великий ученый, великий поэт — все равно: хозяйство — это Библия, Ветхий завет, это долголетие.

Нина Беляева — трагедия девушки, которая должна сделаться ученой женщиной: хочет любить Алпатова, и он хотел бы, но не может, потому что она «интеллигентная».

Величайший момент творчества в природе, когда заря вечерняя встречается с зарей утренней и начинает светить не на востоке и на западе, как будто где-то внизу под чертой горизонта заря утренняя берет вечернюю и ведет вчерашний день к себе на восток.

Тарасиха о Тане Розановой: «Ей много дали, и она это не может вместить: ведь головка у нее такая маленькая».

Полонский из Крыма спешным письмом умоляет дать роман, который только складывается у меня в голове. Пишу «ложь во спасение», сошлюсь на аппендицит, которого, и правда, немного боюсь.

Дорогой Вячеслав Павлович,

у меня ноет appendix (старая моя болезнь), я ем простоквашу, напрягая все силы, чтобы избежать операции, которой не хочу. Вот почему, не зная вперед, чем все это кончится, не желая еще раз Вас обманывать (впрочем, и тогда не обман: а так вышло), я буду говорить только о том, что у меня есть. Вчерне у меня готово звено «Зеленая Дверь», которое представляет из себя такую же целую повесть листа в 2 1/2 , как и «Тюрьма». Я эту повесть представлю Вам, как говорил, точно 1-го Августа, она в таком виде, что если меня и зарежут хирурги — Вы напечатаете. Я остерегаюсь ее давать раньше, потому что в связи с работой над дальнейшими частями все более и более намечается необходимость кое-что подработать. Итак, это не журавль, а 1-я синица, 1-го Августа: «Зеленая дверь», 272 листа. 2-я синица: небольшой острый рассказ вроде «Нерли», но не из собачьего мира, а из коровьего, называется «Коровья вера»: для Июля, к 1 Июню пришлю в «Новый Мир».