Дневники 1926-1927

Т. В-а Розанова горячей душой, с огромным интересом в течение 4-х часов чтения слушала повесть мою о Курымушке. Но она слушала по человечеству (или сказать: религиозно), повторяя иногда: «Господи, до чего же у нас с вами похоже!» А когда доходило до природы, напр., это место «Гусек», столь прославленное всеми ценителями моих писаний, по-моему, она просто не слушала, наверно, во» всяком случае, не все принимала. Это замечательно подтверждает понимание православной души Розановым. Но, по-моему, он и сам едва ли не подходил к природе — сказать: супронатурально. Впрочем, очень возможно, что ошибаюсь. Во всяком случае, понимание природы, о котором я говорю, есть чувство самого тела, сказать так: телом сливаюсь с природой и это описываю. А то можно описывать или догадку, или отражение в голове.

Думал я, читая дневник Суворина, о своей отшельнической дикости. И в то же время думал, какую огромную роль сыграла в этой жизни Ефр. Пав-а: «здоровым» человеком в смысле того «чувства тела» сделала меня, конечно, она (да еще мать не забыть), если бы вычесть из меня мать и Еф. П-у, то я остался бы тоже «блаженным», вроде Тат. Вас-ы.

Святые православные люди (как Т. В-а) лишают доверия чувство своего тела, может быть, стыдятся его и достигают умерщвления, а может быть, как пишет Розанов, просто лишены его и, действительно, люди лунного света.

По-видимому, столкновение с Китаем Европы будет не сейчас. Но мы ввязываемся в это дело. Вероятно, не только «авантюрами большевиков», а и внутренней судьбой Востока. Господское высокомерие европейца-колонизатора и цивилизатора получило от русской революции хорошую гримасу, получит и в китайской. В этой гримасе раба скрывается и святость сердца, а в прогрессивном жесте европейца («вперед!») пустой материализм. Китай надо принять к сердцу (вот где надо искать оправдания и смысла).

Мысль в роман о коротенькой правде: вся природа большую часть времени отдается поиску корма, но этой святости бытия нельзя достигнуть, если от разума прийти к этому (пахать, как Толстой, или «учить», давая уроки, как Алпатов), эта коротенькая правда за собой имеет душу в молитве: «хлеб наш насущный даждь нам днесь».

Очень возможно, что вожди православия действительно люди лунного света, а рабы его мучают плоть свою и «спасаются» лунным светом.

Еще для романа: тема господства, с которым Алпатову должно расстаться: истина господства за спиной видимого господина. В любви — тоже господство.

30 Марта. Порывистый ветер. Таяло немного после обеда и к вечеру замерзло, как и вчера.

Был у меня фотограф Пендрие с князем Трубецким. Пендрие снимал Кенту с сосущими ее щенятами. Вот пример, как начинается война. Пендрие начал ругать егеря Егорова такими словами: «У него места не хватает для клейм». И все это за то, что он их, воскресных охотников, поднадул с волками. О Егорове я писал статью, знаю как превосходного охотника и великолепного рассказчика. Пендрие знаю как темную личность, метиса француза с евреем. А тут еще присоединились думы о Китае. И вот я выпалил, что не для русского народа клейм не хватает, а для тех случайных пришельцев, которые являются к нему и господствуют над ним. Я говорил, что русский народ, вор и мошенник, когда-нибудь со всем Востоком покажет все величие своей души. А еще говорил, что господствует не тот, кого фотографируют и выставляют в витринах напоказ толпы, а скрывает и лицо свое, и имя за спиной своего господина. Кончил я все это рассказами о лучшем каждой народности и так нарисовал картину подлинного интернационала.

Конечно, все это говорилось потому, что был и Трубецкой. Пендрие такой прохвост, в присутствии которого мы все большевики. Да, пожалуй, если бы он был чуть-чуть поумнее, он мог бы подумать, «все русские — большевики, одни только официальные, а другие тайные и огромное большинство тайных».

Пендрие — помесь еврея с французом. Он говорил, что он по своему призванию коммерсант крупного размаха: в этом он мог бы себе найти удовлетворение, а на малом деле он совершенно пуст.

Предсказание погоды на завтра:

Дальнейшее потепление. В полдень оттепель.

Порывистые южные ветры.

«Цум Шпасс».[13]

Надо подгонять ход романа к идее «коротенькой правды»: что, значит, эта коротенькая правда (выполнение заповеди труда как проклятие человека) и является Алпатову личным препятствием в творчестве мировой литературы, напр., больше надо подчеркнуть работу Мейера в деле достижения анстэндан фрау[14].

31 Марта. После обеда стало много теплей, чем раньше, и вечером долго не замерзало на дорогах.