Дневники 1930-1931

29 Августа. Ездил в Сиданку^{259} смотреть лисятник АКО. По пути какой-то агроном уверял меня, что культура риса невыгодна, так как портит почву, создает болото, истощает землю. С уважением относился к азиатской культуре и рекомендовал механизировать ручные азиатские приемы при грядковой культуре. Вот, напр., китаец разбирается в навозе, находит в нем навоз конский и отделяет его, а в конском навозе находит экскременты тех лошадей, которые кормились бобами, — вот это самый ценный навоз; так вот, попробуйте механизировать китайскую обработку навоза!

Русский смотрит на грядковую культуру китайца, вроде как бы мы смотрим в микроскоп. Русский воспитан на размахе. Шел за соболями в Сибирь и, отбирая шкурки, как ясак, завоевал всю Сибирь. А земледелие в Приамурье? Наши отдавали новь корейцу или китайцу, те собирали три урожая, а потом с возделанной земли собирал русский. Вот почему при виде земледелия корейца, обреченного весь год есть чумизу^{260}, русский смеется над «чумизником». А сам живет гораздо хуже… Так на русского большевика со всех сторон наступает трудовое мещанство, с запада немцы, с востока китайцы. Интересна не русская встреча с китайцами, а немецкая.

Было время, когда правительство покровительствовало внедрению китайцев и корейцев в Приамурье, но потом раскаялось в этом, и началась обратная политика. Сов. политика вначале, конечно, ликвидировала имп. политику. Вот за этот промежуток возгорелась рисовая авантюра. Теперь, наоборот, корейцы, как японские шпионы, взяты на мушку. Рисовая культура повисла в воздухе, начался разговор о том, что рис портит почву и, ежели рис, то не лучше ли сухая культура, пусть она даст урожай не 200 пуд, а 60… и пр.

Большой размах — все равно, что теория, а малый размах — это практика. Русские — теоретики, немцы — практики.

Акула.

Когда вода в море спокойна — это не остановка жизни, а отдых могучего существа, все живое в океанском мире должно неустанно жить, чуть остановился, и ты обречен на погибель. Вот мы сегодня осматривали акулу. Она была еще живая, но глаза были выедены и кое-где на мягких местах пятнами бесчисленные маленькие рачки, поедающие мясо еще живой рыбы. Разве эта мелочь посмела бы напасть на громадную рыбу, когда она полна сил. И вот она попала на крючок. Она еще была жива, еще билась, но уже была обречена, и на обреченную можно… Так в океане жизнь ни на мгновение не должна снижать своего течения. И когда бывает спокойна вода — это не остановка движения, это отдых могучего существа.

Много, много лет, отдаваясь впечатлениям от украшений поверхности земли, я, считая, что смотрю на лицо природы, лицо земли, очень удивлялся, почему после первых приятных впечатлений внимание к этому пропадает, а многие люди совсем даже и не обращают внимания.

Через много лет я, наконец-то, понял, что это не лицо, а это у земли зад такой, а лицо…

Русские моряки славятся не тем, что хорошо плавают, а то удивительно, как некоторые в море могут выплыть из беды в крайних случаях, и вот этих людей называют героями, а у нас в небыстром плавании надо уметь не выплыть из беды, а просто плавать — и так повелось, что в плавании не видят геройства.

Зверей потому интересно наблюдать, что через них себя, то есть человека, понимаешь в глубине, без прикрас и обманов. И не знаю, верно ли это, но я постоянно при наблюдении держу такую мысль в голове: какое бы ни было в природе живое существо, где-нибудь оно сохраняется в человеке, если и не в физическом виде, то хотя бы в психическом. И это до того верно, что стоит назвать зверя, и сейчас же по нем видишь и человека. Скажете — ящерица — и сейчас же она является в виде человека, крокодил, бык, корова, волк, баран, змея, голубь, ласточка, курица, галка, воробей, улитка, <2 нрзб.>, комар, муравей, пчелка — все люди. Правда, есть целый ряд зверей еще не открытых в человеке, например, песец, но стоит присмотреться к их жизни, и сейчас же открываются давно знакомые типы. Говорят, в глухой тайге есть деревни, где туземцы сотни лет из поколения в поколение занимаются охотой, кто на медведя, кто на белку, кто на оленя, кто на изюбря и лося, и все будто бы, кто из поколения в поколение медведем занимался — сам стал походить на медведя, кто белкой — на белку, кто лосем — на лося.

А что уж все наверно знают в деревнях, что и старые люди, в особенности женщины, ужасно начинают походить на галок, сов, ворон.

Кавасаки перевез нас с Путятина в бухту Разбойник в 9 у., но «Желябов» не пришел до 8 веч., и мы сидели на берегу бухты Разбойник даже без крыши до вечера. К счастью, погода была хорошая. Я достал чайник, вырезал в кустах рогульки, собрал дровец и стал готовить чай. К огоньку стал подваливать народ: кинооператоры, китайцы-<1 нрзб.>, радистка, умеющая говорить по-западному и по-восточному, дама с лотосом, охотник Горовой психотехник, корейки с подвяз. детьми, лишенный голоса китаец, два осужденн. с о. Аскольда: завидовали их сапогам и говорили: вот им хорошо, с рыбного завода дама. Китаец: жень-шень.