Читаем Дневники 1930-1931 полностью

28 Окт<ября>. Все окно разукрашено резными цветами мороза, собрались тучи, и полетел снег (а давно ли гроза?).


— Куда мне с маленьк. цыплятами деваться, ноги поморозили.

— А не надо поздних цыплят выводить.


Но и это не зима, не осень, а какой-то уступ, после которого снова будет так, что хоть в одной рубашке ходи, и так проходит вся зима неровно, капризно…

Делаю попытку купить билет на четверг 29-го, если выеду, то 9-го ноября буду в Москве (самое дрызглое время).


Вчера по Левиным следам достали билет (Софья Моисеевна на улице, как рыба в воде: торговое иудейское племя). Перешел в 4 д. за китайцем к Тр. Мих. Борисову (Нелли и Лиличка). День был холодный, но тихий, солнце показывалось и пропадало. Ночью хватил сильный ветер и стих к утру.


Борисов рассказывал, что при переселении на Амур в тайгу — там, под гнилыми пнями, было полно тараканов (рыжих). Тайга, между прочим, есть также и родина рыжих тараканов.


Б. послал шкурку горностая к известному классификатору млекопитающих С. И. Огневу, горностай оказался новым подвидом, вследствие чего Огнев к видовому имени Mushela ermonca присоединил еще также и фамилию Б. Через это присоединение горностаю имени, Б. получил всеобщую известность, между тем, как сам Б. по-прежнему остался никому не известной личностью, и я, например, узнав от самого Б., что горностай Mushela Б. происходит от открытия, горячо поздравил и тут же с ним подивился, что открытый горностай… может являться носителем имени человека.


Сегодня шел по улице Ленина (около Версаля), и вдруг мне как будто буквы какие-то явились на камнях мостовой, я остановился и действительно увидел буквы, а рядом были целые слова, вырезанные на камне: «Упокой, Господи!» и через несколько камней: «прах Зинаиды Ивановны». Стало понятно, что мостовая сделана из плит уничтоженного Покровского кладбища. Церковь наполовину разобрали… Некоторое время я задержался, разглядывая там и тут отрывки слов и по ним восстанавливая целые фразы, вроде «Покойся, милый друг, до радостного утра». Так нашел я, наконец, половину имени своей невесты, которую когда-то потерял в сутолоке жизни и потом долго искал с ней встречи. «А что если это действительно она?» — подумал я и последовали дальше воспоминания: как ссорились мы с ней из-за рабочего движения и грядущей революции, я был революционер, она целиком была против рабочих… и даже нарочно затыкала нос, если рабочий входил в трамвай. Я бессилен был объяснить ей, что при вере в новое будущее человечества исчезает запах и грязь рабочего человека, что не в этом дело. И вот, мне казалось теперь, опять наш спор продолжался (я говорю ей, это виноваты китайские каменщики), и обрывок ее имени, перенесенный с Покровского кладбища на мостовую, упрекает меня, гражданина рабочей социалистической республики: Довольно, мол, пора и тебе на мостовую рядом с возлюбленной.


Островное хозяйство началось из-за никчемности площади островов — деваться некуда им! и рядом соображения о выгоде звероводства на островах: не надо больших расходов на проволочные сетки, на охрану; а также, казалось, и в отношении эпидемий — звери на острове гарантированы от проникновения заразы. Теперь остров облеплен рабочими, потому что им выгодно иметь базу ближе к производству.


Есть люди, которые отводят или тупят глаза, если смотреть на них, вовсе не потому, что бессовестны, а просто потому, что не хотят состязаться в упорстве. Теперь, когда тупить и отводить глаза от нахальных глаз стало невыгодно, эти люди заставляют себя глядеть в упор, но при этом взгляд их как бы раздваивается и очень [напоминает?] филера…


29 Окт<ября>. Прохладный, тихий и чрезвычайно яркий день. Море холодное и уже неласковое в это утро — в обед сверкало, ласкалось, голубело, как летом.

Снимал «кладбище под ногами».

Покровское кладбище, Японские и укрепления.

Покупка икры, балыку, прощание с Борисовым.

Вагон. Неполадка с билетом. Появление «ботаников». Конфеты московские. Китаец с пальчиками.

(Выехал домой.) (Путевые заметки.)

Общество охраны уважения к слову в Китае. Прежде нельзя было в уборную нести газету из уважения к слову, но теперь начинают понемногу пользоваться…Все эти мои восхищения перед китайской культурой, страной и людьми не нужны… это вторичные переживания философии народнического демократизма и социализма (тоже под другим соусом)… История феод. Китая есть история самых кровавых восстаний. Существует особая форма истребления: истребление полное, включая кошку и собаку.


30 Окт<ября>. Лунная ночь в Уссур. краю, белые пятна первой пороши. Появление приятных берез. Рассвет чистый, безоблачное утро над желтой землей (седые зеленя и чистые березы).


Снег медленно нарастал, и около Хабаровска земля была им почти уж скрыта. Но солнце светило по самому весеннему. Да, пусть сибирские ветры приносят стужу, мороз и земля покрывается снегом — свет солнца <2 строки нрзб.> у нас весна света в конце Февраля.


Китаец сидит, усердно читает «Правду», изучает ленинизм.


1 Ноября. Утро. Ерофей Павлович.

Перейти на страницу:

Все книги серии Дневники

Дневники: 1925–1930
Дневники: 1925–1930

Годы, которые охватывает третий том дневников, – самый плодотворный период жизни Вирджинии Вулф. Именно в это время она создает один из своих шедевров, «На маяк», и первый набросок романа «Волны», а также публикует «Миссис Дэллоуэй», «Орландо» и знаменитое эссе «Своя комната».Как автор дневников Вирджиния раскрывает все аспекты своей жизни, от бытовых и социальных мелочей до более сложной темы ее любви к Вите Сэквилл-Уэст или, в конце тома, любви Этель Смит к ней. Она делится и другими интимными размышлениями: о браке и деторождении, о смерти, о выборе одежды, о тайнах своего разума. Время от времени Вирджиния обращается к хронике, описывая, например, Всеобщую забастовку, а также делает зарисовки портретов Томаса Харди, Джорджа Мура, У.Б. Йейтса и Эдит Ситуэлл.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное
Дневники: 1920–1924
Дневники: 1920–1924

Годы, которые охватывает второй том дневников, были решающим периодом в становлении Вирджинии Вулф как писательницы. В романе «Комната Джейкоба» она еще больше углубилась в свой новый подход к написанию прозы, что в итоге позволило ей создать один из шедевров литературы – «Миссис Дэллоуэй». Параллельно Вирджиния писала серию критических эссе для сборника «Обыкновенный читатель». Кроме того, в 1920–1924 гг. она опубликовала более сотни статей и рецензий.Вирджиния рассказывает о том, каких усилий требует от нее писательство («оно требует напряжения каждого нерва»); размышляет о чувствительности к критике («мне лучше перестать обращать внимание… это порождает дискомфорт»); признается в сильном чувстве соперничества с Кэтрин Мэнсфилд («чем больше ее хвалят, тем больше я убеждаюсь, что она плоха»). После чаепитий Вирджиния записывает слова гостей: Т.С. Элиота, Бертрана Рассела, Литтона Стрэйчи – и описывает свои впечатления от новой подруги Виты Сэквилл-Уэст.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное

Похожие книги

Актерская книга
Актерская книга

"Для чего наш брат актер пишет мемуарные книги?" — задается вопросом Михаил Козаков и отвечает себе и другим так, как он понимает и чувствует: "Если что-либо пережитое не сыграно, не поставлено, не охвачено хотя бы на страницах дневника, оно как бы и не существовало вовсе. А так как актер профессия зависимая, зависящая от пьесы, сценария, денег на фильм или спектакль, то некоторым из нас ничего не остается, как писать: кто, что и как умеет. Доиграть несыгранное, поставить ненаписанное, пропеть, прохрипеть, проорать, прошептать, продумать, переболеть, освободиться от боли". Козаков написал книгу-воспоминание, книгу-размышление, книгу-исповедь. Автор порою очень резок в своих суждениях, порою ядовито саркастичен, порою щемяще беззащитен, порою весьма спорен. Но всегда безоговорочно искренен.

Михаил Михайлович Козаков

Биографии и Мемуары / Документальное