Читаем Дневники 1930-1931 полностью

Восход: море молчаливо-фиолетово. Ерофей Павл. считается теперь худым местом — некуда человека деть и сюда малые речки местные стали.

Говорят, до Москвы такая же погода: ясно, легкий мороз, тихо.

Просмотр негативов: бесцеремонность, вытекающая из чувства: я хозяин, наше дело.


Желтые сопки, нечесаные — кому их, впрочем, чесать? в долинах замерзшие, остекленевшие речки, временами сверкают заревом…


Ведьмедь (краснознаменцы и китайск. революционер).


Тихий вечер, деревенька в 10 домов распустила дым между сопками.


В солнечный день по солнечной стороне улицы в ярко-зеленом с синим отливом платье шла девушка быстро и…


Евражки (суслики).

Ангара и Байкал.

Тайга (руку гложет) — рассказ о родине и отце.

Якуты (не охотятся) (моряки, <1 нрзб.>).

Тунгусы — охотники (в мешках, <2 нрзб.>)

Нерпа на Байкале.

Коломянка <1 нрзб.>.

Горячий ключ.

Рассказы про медведя: все рассказы кончаются байкальским медведем (и волки), отсюда переход к «у деда под бородой» и отсюда переход к «человеку» (Елецкий медведь). Ведьмедь.

Волки (ящик и зимовье).

Копытца и глухари.

Соболя (Петины и Лувен).

Невер (Алдан — золото — Ерофей Палыч — Геолог — Казаки — Рассказ об отце («Ведьмедь»).

Амур (Амур, Амур, какая река! поток крови и пота. Китайцы и месть).


Сколько раз обернулось колесо вагона под нами, пока поезд из Москвы пришел под 42-ю параллель во Владивосток? В голове же человека больше колес, и они там, в голове, еще много больше прошли. Впрочем, конечно, голова голове рознь, каждый о своем думает, иной просто спит всю дорогу…


…в тени. Он сел спиной ко мне и стал чем-то усердно заниматься. Может быть, он обедал? Я решил обождать и потом подойти к нему и разговаривать: пусть поест себе, ничем не смущаемый, свою благословенную и единственную пищу чумизу. Насекомых не было, я задремал, и прошел целый час. А кореец все в той же позе сидел спиной ко мне и чем-то спокойно и усердно занимался. Теперь я подошел к нему и увидел у него на коленях маленькую собачку. Это он выбирал у нее блох. И я думал, вспоминая прежнюю Русь с ее непритязательными мужиками, что этот кореец еще много прежде живет теперь того покорного русского мужика, что и в то время и, вероятно, когда еще и я не был на свете, наши мужики все-таки не доходили в жизни своей до той последней корейской простоты и потому и тогда не имели возможности тратить часами время на то, чтобы выбрать блох из собачки. Все кругом говорят, будто корейцы очень плохой народ, японцы держат их в рабстве, и там у них они хороши, а у нас они хамят. Но я посмотрел этими глазами на свой собственный народ, как иностранец посмотрел, и подумал: кто же лучше, мы или корейцы? Но что китайцы лучше нас, это бесспорно.

Продолжение рассказа о винограде и чумизе. Кореец ест чумизу, а коза внизу ест виноград. Когда же здесь были французы, то бочками увозили виноградный сок, потому что в этом винограде особенный букет (такая экзотика!). Корейская и китайская культура, быть может, хороши на месте, где существует перенаселенность страны, и грядка вырастает, как необходимость. Но здесь, на огромных пустых пространствах, требуется американский подход, широкий. Садоводство возможно: яблони с трудом, но в иных местах американское яблоко очень урожайно (с Канадой очень похоже). Груши. Мичурин иностранные сорта прививал к уссурийской дикой, и выходило очень хорошо. Вишня не растет, но слива отлично. Кусты смородины и других ягод на зиму зарывают в землю.

У нас на Майхе было ясное утро, но с моря к Владивостоку подходили туманы-пары, встречаясь с горами, они должны были подниматься вверх и там охлаждаться и, охлаждаясь, падать за перевал, и там вновь испаряться и опять охлаждаться. Женщина стояла на скале и ожидала, не развеется ли туман и не увидит ли она там внизу китайца с какой-нибудь провизией. И вдруг, как бы по ее просьбе, туман побежал, и открылась внизу улица, там шел китаец, совершенно как представляя собой аптекарские весы: с длинным коромыслом на плече, на концах коромысла по большой чаше и в чашах картофель. «Ходя!» — крикнула ему женщина с горы. А туманы, поднимаясь, вовсе очистили гору, и постепенно выше женщины показывались козы, коровы и на самой вершине козлы и быки.


Перейти на страницу:

Все книги серии Дневники

Дневники: 1925–1930
Дневники: 1925–1930

Годы, которые охватывает третий том дневников, – самый плодотворный период жизни Вирджинии Вулф. Именно в это время она создает один из своих шедевров, «На маяк», и первый набросок романа «Волны», а также публикует «Миссис Дэллоуэй», «Орландо» и знаменитое эссе «Своя комната».Как автор дневников Вирджиния раскрывает все аспекты своей жизни, от бытовых и социальных мелочей до более сложной темы ее любви к Вите Сэквилл-Уэст или, в конце тома, любви Этель Смит к ней. Она делится и другими интимными размышлениями: о браке и деторождении, о смерти, о выборе одежды, о тайнах своего разума. Время от времени Вирджиния обращается к хронике, описывая, например, Всеобщую забастовку, а также делает зарисовки портретов Томаса Харди, Джорджа Мура, У.Б. Йейтса и Эдит Ситуэлл.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное
Дневники: 1920–1924
Дневники: 1920–1924

Годы, которые охватывает второй том дневников, были решающим периодом в становлении Вирджинии Вулф как писательницы. В романе «Комната Джейкоба» она еще больше углубилась в свой новый подход к написанию прозы, что в итоге позволило ей создать один из шедевров литературы – «Миссис Дэллоуэй». Параллельно Вирджиния писала серию критических эссе для сборника «Обыкновенный читатель». Кроме того, в 1920–1924 гг. она опубликовала более сотни статей и рецензий.Вирджиния рассказывает о том, каких усилий требует от нее писательство («оно требует напряжения каждого нерва»); размышляет о чувствительности к критике («мне лучше перестать обращать внимание… это порождает дискомфорт»); признается в сильном чувстве соперничества с Кэтрин Мэнсфилд («чем больше ее хвалят, тем больше я убеждаюсь, что она плоха»). После чаепитий Вирджиния записывает слова гостей: Т.С. Элиота, Бертрана Рассела, Литтона Стрэйчи – и описывает свои впечатления от новой подруги Виты Сэквилл-Уэст.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное

Похожие книги

Актерская книга
Актерская книга

"Для чего наш брат актер пишет мемуарные книги?" — задается вопросом Михаил Козаков и отвечает себе и другим так, как он понимает и чувствует: "Если что-либо пережитое не сыграно, не поставлено, не охвачено хотя бы на страницах дневника, оно как бы и не существовало вовсе. А так как актер профессия зависимая, зависящая от пьесы, сценария, денег на фильм или спектакль, то некоторым из нас ничего не остается, как писать: кто, что и как умеет. Доиграть несыгранное, поставить ненаписанное, пропеть, прохрипеть, проорать, прошептать, продумать, переболеть, освободиться от боли". Козаков написал книгу-воспоминание, книгу-размышление, книгу-исповедь. Автор порою очень резок в своих суждениях, порою ядовито саркастичен, порою щемяще беззащитен, порою весьма спорен. Но всегда безоговорочно искренен.

Михаил Михайлович Козаков

Биографии и Мемуары / Документальное