Дневники: 1936–1941

Вчера были в Кокфостерсе и видели на берегу старуху-бродяжку, которая развела костер в этой сырости и ела сухой хлеб. Я убрала «Так что же нам делать?»341 в карман. Любопытное произведение. Видела также памятник Джорджу, графу Грею, родившемуся в 1702 году342. Съела тост с маслом и джемом и увидела девушку, которая шла в дом викария репетировать религиозную драму. Много встреч. Этель Сэндс, Шоу Дезмонд343. Элизабет Боуэн. Мисс Леб344 у Клайва.

8 марта, понедельник.

Во время прогулки по Кокфостерсу я видела отца, мать и маленького мальчика (в школе эту семью высоко ценят, а один из них сказал, что я пялилась на мать), к которому обратился отец:

– У меня есть для тебя большая книга.

– Отец, я уже собрал есть несколько марок.

– У меня их гораздо больше.

В роли отца я тут же представила Л., у которого есть ребенок. Забор вокруг парка; пришлось идти пешком, поскольку наша машина до сих пор в ремонте, а на всех воротах висели таблички «Частная территория» или «Частная дорога». Я начала проклинать владельцев больших парков, ведь из-за них мне пришлось идти по дороге, которую постоянно бороздили автомобили и грузовики; бродяги. Был влажный холодный день: накануне ночью шел дождь; трава на обочине вся сырая. Женщина средних лет пыталась развести костер; мужчина в поношенной одежде лежал на боку в траве. У обоих были глупые грубые, суровые широкие лица, как будто эти люди готовы разразиться бранью, если кто-то заговорит с ними или слишком долго задержит на них свой взгляд. Когда мы вернулись через час, женщина уже развела костер, а мужчина сидел среди старой одежды и обрывков грязной бумаги, а еще, по-моему, рядом стояла детская коляска. Она отрезала кусок хлеба от буханки, но масла не было. Вечером стало очень холодно, и, когда мы сели за утку, Л. сказал, что ему интересно, как они коротают ночь. Я ответила, что они, вероятно, идут в работный дом345. Это оказалось вполне созвучно книге «Так что же нам делать?», которую я читала в поезде. Но, кстати, она произвела на меня не такое сильное впечатление, как я ожидала. Яркая, но пока довольно многословная.

10 марта, среда.

Приближается роковой день, и я думаю, что если мне удастся выскользнуть после чая и купить газету, то завтра, когда моя репутация будет напоминать старый окурок, я испытаю все это на себе. «Три гинеи» слишком вымотали меня, чтобы даже пытаться подобрать более подходящую метафору. В своем, пожалуй, трусливом желании освободить следующую неделю, я набила текущую до отказа: вчера приходила Кристабель, сегодня должна быть Нэн Хадсон, и, к моему ужасу, Л. пригласил на завтра миссис Р. и Элейн346, а Багеналей347 на сегодняшний ужин. В пятницу мы уезжаем – обреченная, отвергнутая, осмеянная романистка. Какое мне до этого дело? Я начинаю насвистывать, но сил не осталось.

12 марта, пятница.

Какое облегчение! Л. принес мне в постель ЛПТ и сказал, что выпуск очень хорош. Так оно и есть, а в «Time & Tide»348 меня называют первоклассной романисткой и величайшим поэтом-лириком. И я уже с трудом перечитываю рецензии, но чувствую легкое оцепенение, думая, что это не ерунда; книга действительно производит эффект. Но, конечно, не совсем тот эффект, на который я рассчитывала. А теперь, моя дорогая, после всех этих мучений ты свободна, цела и невредима. Можешь двигаться вперед. Так что я прекращаю жаловаться; трезвая радость. Едем в Монкс-хаус. Сегодня возвращается Джулиан.

Использую последние пять минут перед обедом и отмечу, что, хотя я полностью избавилась от желчности, раздражения и отчаяния последних недель и не собираюсь к ним возвращаться, я снова нагрузила себя «Тремя гинеями», над которыми усердно и кропотливо работала. Впряглась, чтобы тащить эту телегу по бездорожью. И поэтому кажется, что нет никакого отдыха; нет чувства завершенности. Человек всегда подчинен инстинктам и не может жить без напряжения. Теперь «Годы» полностью исчезнут из моего сознания.

Машину починили. Но льет дождь.

Вулфы отправились в Родмелл в пятницу, 12 марта, и вернулись в Лондон в понедельник, 25 марта, во второй половине дня.

14 марта, воскресенье.