Читаем Дневники. 1946-1947 полностью

В 1948 г. 5 Февраля мне исполнится 75 лет от роду и 50 лет литературной деятельности. Я хочу подобрать к дате этой <зачеркнуто: золотой свадьбе> моей с читателями сто листов на пять книг из лучших написанных мною вещей. Вы хорошо знаете, что и читатели мои существуют и растут, и я не прекращаю писать. Значит, это издание будет никак не благотворительное. Но и с этой стороны, т. е. помощи мне как писателю, издание это будет очень полезным. Я бы мог, не отрываясь для заработка <не дописано>...

529


2 Июня. Духов день. Москва.

1) В 10 утра позвонить Игорю.

2) В Союз писателей о Фадееве.

3) В «Советский писатель» о сборнике.

4) Бензин.

Аникин – это мужицкая метаморфоза в чистом виде.

Он убежден в том, что русский народ может терпеть без конца и нет ему равных в мире в этом отношении. Теперь он знает, что мир готовится к новой войне, значит, и мы будем готовиться. Значит, если будет даже высокий урожай, нам лучше не будет: все пойдет в резервы войны. И что нет никаких надежд на лучшее в будущем для нас, и живи тем, что у тебя есть. Ляля на это ответила:

– Мне все равно, я знаю, что мы долго не проживем.

– Этого знать мы не можем, – ответил я, – сколько мы проживем. Но я знаю, что если в таком безнадежном состоянии буду долго жить, то после смерти перевоплощусь в лягушку.

Мораль сей басни: необходимо войти душою (для меня душа в писательстве) в моральный смысл этой войны. Для ближайшего времени это надо выразить в моей работе «Царь природы».

Что-то вроде Страшного Суда надвигается, и я – подсудимый, а общество – судит.

На этом суде «я» божественное в человеке должно восторжествовать.

И какое, значит, должно в личности пробудиться усилие, если она восторжествует даже на этом суде, страшном своею правдой.

Потому-то суд и называется «страшным», что Бог не будет распят, как в первом пришествии, а восторжествует даже перед судом страшной человеческой правды.

Вот почему у нас коммунист и отвращается от религии: коммунист собирает вокруг себя суд человеческой правды и вызывает личность человека на суд. Быть может, вокруг

530


божественной личности человека собралось слишком много обмана, и таящийся в личности Бог должен заявить о себе перед судом человеческой правды. И вот вам будущее: захочет ли Бог выйти и заявить о Себе на суде человеческой правды?

Патриотизма у нас нет никакого, но есть что-то гораздо большее, чем патриотизм: господствующая над нами сила внеличная. «По совести» человека нашего об этом нечего спрашивать: совесть, т. е. чувство своей личности, остается «запечатленной» и человек определяется не в личности, а в отличии («отличники и герои»). В том-то и дело, что совесть (личность) связана с Богом, и какая же тут совесть, если все личное в человеке должно предстать перед лицом правды.

– Эх, М. МЛ вы такой идеалист! <Вымарано: Просто-напросто зашла над русским народом [шайка разбойников] и ведет народ на разбой: хотели всех капиталистов ограбить в пользу своей шайки. Но видели мы, когда своих ограбили, лучше ли стало? Так точно и когда всех имущих ограбят. Пусть будет плохо, но надо всех имущих грабить. Может быть, они бы и рады теперь отступить, да куда же от себя отступишь. Русский народ сам по себе ни во что такое не верит, о чем вы пишете, о богоборчестве и всем таком. Универсальности нет никакой. А идея ... коммунизма – это просто шкура змеи: придет время, и змея, т. е. сама жизнь, сбросит эту шкуру.*>

Когда я приходил в деревню (в 1919 г.) – в избу родителей какого-нибудь моего ученика, сидел на лавке прилично и долго в ожидании, когда хозяйка отрежет мне кусок хлеба или сала – это теперь вспоминается мне как состояние наиболее достойное, в каком только я в жизни бывал.

* Расшифровка по зачеркн. в подл-ке В. П. – примечание В.Д. Пришвиной в машинописной копии.

531


Правда есть только орудие истины, и если мы правду ставим вместо истины, то мы этим служим кумиру.

Героизм – это трата жизни для скорого достижения цели. Герой, достигнув цели, остальную жизнь существует или калекой, или удовлетворенной свиньей. Немцы были героями (все возьму!), американцы взяли расчетом (все куплю!), русские – «глупостью»... <Приписка: (Иван дурак!).>

«Человек много больше того, что он может потерять в этой жизни» («Дом и Мир» Р. Тагора).

Нам почему-то кажется, если это птицы, то они много летают, если это лани или тигры, то непрерывно бегают, прыгают. На самом деле птицы больше сидят, чем летают, тигры очень ленивы, лани тоже пасутся и шевелят только губами. Так и люди тоже, мы думаем, что жизнь людей наполняется любовью, а когда спросим себя и других, кто сколько любил, и оказывается вот как мало, вот как мы тоже ленивы!

3 Июня. Москва. С утра мелкий окладной дождь. Это на урожай, но из ума не выходит, что и урожай не поможет: все спрячется в резервы войны. И пусть эта мысль не уходит из головы, и пусть не дает спать, пока не появится свет на этом темном пути.

Перейти на страницу:

Все книги серии Дневники

Дневники: 1925–1930
Дневники: 1925–1930

Годы, которые охватывает третий том дневников, – самый плодотворный период жизни Вирджинии Вулф. Именно в это время она создает один из своих шедевров, «На маяк», и первый набросок романа «Волны», а также публикует «Миссис Дэллоуэй», «Орландо» и знаменитое эссе «Своя комната».Как автор дневников Вирджиния раскрывает все аспекты своей жизни, от бытовых и социальных мелочей до более сложной темы ее любви к Вите Сэквилл-Уэст или, в конце тома, любви Этель Смит к ней. Она делится и другими интимными размышлениями: о браке и деторождении, о смерти, о выборе одежды, о тайнах своего разума. Время от времени Вирджиния обращается к хронике, описывая, например, Всеобщую забастовку, а также делает зарисовки портретов Томаса Харди, Джорджа Мура, У.Б. Йейтса и Эдит Ситуэлл.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное
Дневники: 1920–1924
Дневники: 1920–1924

Годы, которые охватывает второй том дневников, были решающим периодом в становлении Вирджинии Вулф как писательницы. В романе «Комната Джейкоба» она еще больше углубилась в свой новый подход к написанию прозы, что в итоге позволило ей создать один из шедевров литературы – «Миссис Дэллоуэй». Параллельно Вирджиния писала серию критических эссе для сборника «Обыкновенный читатель». Кроме того, в 1920–1924 гг. она опубликовала более сотни статей и рецензий.Вирджиния рассказывает о том, каких усилий требует от нее писательство («оно требует напряжения каждого нерва»); размышляет о чувствительности к критике («мне лучше перестать обращать внимание… это порождает дискомфорт»); признается в сильном чувстве соперничества с Кэтрин Мэнсфилд («чем больше ее хвалят, тем больше я убеждаюсь, что она плоха»). После чаепитий Вирджиния записывает слова гостей: Т.С. Элиота, Бертрана Рассела, Литтона Стрэйчи – и описывает свои впечатления от новой подруги Виты Сэквилл-Уэст.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное

Похожие книги

100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
100 рассказов о стыковке
100 рассказов о стыковке

Р' ваших руках, уважаемый читатель, — вторая часть книги В«100 рассказов о стыковке и о РґСЂСѓРіРёС… приключениях в космосе и на Земле». Первая часть этой книги, охватившая период РѕС' зарождения отечественной космонавтики до 1974 года, увидела свет в 2003 году. Автор выполнил СЃРІРѕРµ обещание и довел повествование почти до наших дней, осветив во второй части, которую ему не удалось увидеть изданной, два крупных периода в развитии нашей космонавтики: с 1975 по 1992 год и с 1992 года до начала XXI века. Как непосредственный участник всех наиболее важных событий в области космонавтики, он делится СЃРІРѕРёРјРё впечатлениями и размышлениями о развитии науки и техники в нашей стране, освоении космоса, о людях, делавших историю, о непростых жизненных перипетиях, выпавших на долю автора и его коллег. Владимир Сергеевич Сыромятников (1933—2006) — член–корреспондент Р РѕСЃСЃРёР№СЃРєРѕР№ академии наук, профессор, доктор технических наук, заслуженный деятель науки Р РѕСЃСЃРёР№СЃРєРѕР№ Федерации, лауреат Ленинской премии, академик Академии космонавтики, академик Международной академии астронавтики, действительный член Американского института астронавтики и аэронавтики. Р

Владимир Сергеевич Сыромятников

Биографии и Мемуары
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное