Дневники. 1946-1947

24 Июля. После ночного большого дождя усталое небо с трудом оправилось, стало ясно и не жарко, а к вечеру холодно.

Созвали невозможно нелитературных людей, и я читал «Царя» при их тупом внимании. Но вышло все с большой пользой для меня, потому что их наивные высказывания мне очень открыли глаза на работу. Я попал в психологическую толчею (утонченность), нарушающую желанную простоту «Кладовой солнца». Надо: 1) скорее, смелее выйти на путь развития сюжета, на большую дорогу. 2) Писать, не оглядываясь на сделанные ошибки, которые сами собой ясно покажутся, когда все будет написано.

25 Июля. Прохладный и ясный день, жнут рожь, пахнет началом осени. Сделал прогулку в Чигасово (километров 5 туда).

У края дороги среди лиловых колокольчиков цвел кустик мяты. Я захотел сорвать цветок и понюхать, но небольшая бабочка, сложив крылышки, сидела на цветке. Не хотелось расстраивать бабочкино дело из-за своего удовольствия, и я решил подождать несколько <зачеркнуто: секунд> и стал записывать, стоя у цветка, одну свою мысль в книжечку.

Вышло так, что я забыл о бабочке и долго писал. А когда кончил и опомнился, оказалось, бабочка все сидела на цветке мяты в том же самом положении. «Но так не 

597

бывает!» – зачеркнуто подумал я> и чуть-чуть кончиком ноги толкнул стебелек мяты. Бабочка сильно качнулась, все-таки не слетела. Неужели она умерла на цветке? Осторожно я взял бабочку двумя пальцами за сложенные крылышки. Бабочка не рвалась, не билась в пальцах, не двигала усиками. Она была мертва. А когда я стал ее тянуть с цветка, вместе с ней оттянулся скрытый в цветке светло-желтый паук с большим зеленоватым шариком. Он всеми своими ножками обнимал брюшко бабочки и высасывал ее. А мимо проходили дачники и говорили: – Какая природа! Какой день! Какой воздух! Какая гармония!

Не ясно ли, что природа никак не гармонична, но в душе человек порождает чувство гармонии, радости, счастья. Так, может быть, в каком-то неведомом мире и наша человеческая [жизнь] с постоянной войной и всяким грабительством порождает чувство гармонии.

Вечером сам почти что пережил беду бабочки. Мне показалось, что Мартынов – честный, убежденный и очень расположенный ко мне коммунист. Я давно искал случая найти среди коммунистов такого, чтобы ему вполне можно было довериться, предоставить себя, художника слова, для эксплуатации <зачеркнуто современностью> политикой. И так из положения «живого классика» выйти на большую дорогу современности. Перцову я даже прямо сказал, что одним из планов «Царя природы» будет признание этой вещи в ЦК партии. Так я работал вполне уверенный, что через определенное время, уже к 1-му Октября, работа будет сделана.

После чтения первых глав Мартынов пришел в восторг, и я окончательно уверился в том, что выйду на большую дорогу. Вчера вздумалось мне прочитать в глухой аудитории с Мартыновым еще несколько глав. Чувствуя, что слушатели мои не захвачены, я, чтобы раззадорить их, рассказал им о судьбе своих героев. Замечательно, что не написанное мною, восхитившее его, а именно беглый хаотический рассказ о судьбе героев подействовал так на коммуниста, что он сегодня, на другой

598

день, мне сказал: он находится в тяжелом сомнении о моем «Канале». Старуха моя в гробу – это слишком жутко. Уланова умирает – ей не надо умирать, тяжело. Чекист Сутулов, вынужденный стрелять в человека, – нельзя. Мальчик, вовлеченный в действие, неминуемо обратится в символ. А изображение стихии, которая мирится с человеком, то какое нам дело до нее. «За 30-то лет сколько мы всего наворотили, неужели нам интересно знать, что какая-то старуха-раскольница умирилась с советской властью» и т. д.

Напрасно я защищал своих героев и мысли свои, каждый раз требуя согласия, и, главное, согласия в том, что судить художника нужно по его работам, но не по тому, что он сам о себе говорит. Я в самый разгар творчества, когда всякий пустяк может все опрокинуть или все создать, я трепетал, как бабочка, захваченная в цветке пауком. Я так доверился этому честному коммунисту, воину-инвалиду, хорошему человеку, 30 лет имевшему дело с таким хрупким материалом, как душа художника. Я даже сказал ему, что, может быть, один из планов этой вещи – признание в ЦК, этот путь на большую дорогу есть не цель моя как художника, а предмет моей гордости или тщеславия... Он и это горячо отвергал и даже сказал: кому же написать такую книгу, как не мне? А когда мы вышли, то он, прощаясь, сказал: – И все-таки я сомневаюсь. – Тогда паучиное жало вошло в меня... И вот сейчас я как будто мертвый сижу на своем цветке, а паук сосет и сосет из меня кровь.

Так вот растил, растил себе цветок Дунино, и только сел на место, паук тоже устроился.

С решением подожду, но сейчас чувствую так, что вот 14 лет думаю, пишу и каждый раз, сличив написанное с требованием нашего времени, откладываю работу в понимании, что время мое еще не пришло. В этот раз я был так уверен! И опять, вероятно, соберу денег, уеду, забуду «Царя» и вернусь к нему узнать, не пришло ли, наконец, мое время.

599