Дневники. 1946-1947

<Приписка: Мартынов струсил и свой страх выразил своим «сомневаюсь». Такой страх и создает <вымарано: из партии> барьер вокруг личности («дикого зверя»).>

Мне кажется, что если принципы нашего времени свести в единство, то желанный свет нашего времени – это радость матери в первый момент после освобождения от мук рождения, как будто свет только сейчас и начинается. Это и есть жизнерадость (жизнерадостный).

В этом свете и должен быть написан мой «Царь»: этот свет и был царем моего таланта. Я думаю, что вот такого рода жизнерадость и есть основная черта нашего русского народа: радость рождения. И очень может быть, что эта жизнерадость внутренняя народа стоит к его страданиям (церковь) в том же отношении, как радость матери к перенесенным мукам. (Вот эту мысль вменить в Марию Мироновну и тем осветить всего «Царя». Ее конец: перемена от чувства смерти к рождению.)

А ребенок, рождаясь, тоже кричит и смолкает только, встречаясь с грудью матери. Мы знаем, что чувствует рождающая мать, но мы ничего не можем знать, что чувствует рождаемый. Это рождение в недрах природы-матери и предстоит дать в Зуйке. Но к символу корректив – наждачный песок жизни с такой убеждающей силой, чтобы никто не мог позволить себе догадаться о лесах постройки, этих символах-планах.

Все произведение – в оправдание жизнерадости, совершенно совпадающей и в родах, и в творчестве.

Итак, коммунисты – это акушеры, призванные к операции при мучительных родах. Россия – это мать рождающая, а я – «рождаемое» (Зуек). Вот почему мне и представляется во все эти 30 лет, что если меня убьют, то и мать не родит. А что я как-то цел остаюсь – остается надежда

606

на радость рождающей матери и на встречу младенца с ее грудью.

Что это, символ? Да! но это не символ «символического искусства», а символ веры русского человека, обнимающий партию как акушерство, партию как pars*.

3 Августа. Вчера в Ильин день под сильным долгим дождем набрал маслят на жареное. Приходил лесник Доронин, переметил деревья сухостойные. И самое главное, принесли план моего владения, и я теперь стал владельцем имения в 0,72 га.

После большого вчерашнего дождя и сегодня утро вышло пасмурное. Рожь наполовину не сжата и мокнет.

Хватился писать «Царя» – нет рукописи. Переискали весь дом с ужасным волнением: хватит ли духу восстановить по памяти, если пропало? И вдруг у Марьи Васильевны увидали мою страницу. Туда, сюда, откуда, как? И оказалось, рукопись моя лежит в Москве на столе и ею, как негодной бумагой, пользуются все для обвертки, для уборной! Как она попала в Москву? Думаю, что рукопись была в газетной бумаге, а Ляля приняла ее за старые газеты, забрала в Москву и там бросила. Марью Васильевну сейчас же бросили в Москву.

14-й год работаю, чего только не пережил, и вот какой конец! И все произошло, конечно, от неудачи последнего чтения с заключением «сомнения» Мартынова: в сомнении все дело, сомнение сбило меня с толку, и я несколько дней не думал о работе своей. В этот промежуток моей рассеянности мои добрые близкие люди и обошлись с моей рукописью как с негодной бумагой.

Так бывают случаи приятные и бывают неприятные. А с «Царем» мне прямо-таки не везет.

Теперь все зависит от того, сколько сохранилось листиков.

*Pars, part (англ.) – часть.

607

4 Августа. День простоял во всей красе. Рожь медленно жнут (а кому жать-то? люди как мухи). Учил Жульку на горохе, и вообще собака безоговорочно возвращает меня к моему детству (не физическому, а тому, чем держится всякий охотник). Ляля сажает клубнику.

Вчера Map. Вас. привезла мою рукопись в целости без \1/2 страницы, которые можно легко восстановить. Не только «сомневаюсь» Мартынова, но даже и этот страшный урок расставания с рукописью пошел мне на пользу потому, что гонят меня от личного углубления темы и стиля (символизм) к простоте, ясности, убедительности: от избранного читателя к натуральному.

Что же это за натуральный читатель?

А это ты, мой приятель и друг, кого я знаю по себе в русском народе.

5 Августа. День ясный с набегающими и проходящими тяжелыми тучами. Начинаются прохладные зори с горячими жаркими полднями. Ляля уехала в Москву на договор с «Советским писателем». Раиса медленно движет портрет, измучила. Зина отлично ладит с прислугой Аней. У Ляли это основная болезнь, что боится управлять прислугой и часто обращается ко мне, чтобы я приказал: – Миша, прикажи Ане принести дров!

И все-таки чувствую, что никакое разумнейшее существо не могло бы мне заменить неразумную Лялю, потому что все на свете она делает с мечтой и в центре мечты ее, как солнце, любовь ко мне. Вот почему все ее недостатки надо терпеть и ждать: она привыкнет и переборет.

6 Августа. Красный день родился в тумане.

Читаю своего несчастного «Царя». О, как трудно писать, и бросить нельзя, как-то жутко остаться так и жить без «Царя».

Рожь в Козине еще не жнут.

Начал писать «Царя». 

608

Ляля приехала из Москвы.

7 Августа. Точно как вчера, погожий день вышел из тумана, а ночь была лунная.