Читаем Дневники. 1946-1947 полностью

Вечером пришел столяр Василий Иванович и сказал нам, что в Иславском продается хорошая коза. Я сел в машину с Лялей, в Иславском нашли бедного человека, мечтающего о собственном доме: хочет купить за 10 тыс. в Звенигороде полдома, продает козу, картошку и все, только бы жить в своем доме. Я дал ему, не торгуясь, сколько он просил, 1600 р., и увез Катю, молодую козу с большими рогами, домой. Теперь у меня две козы – Зорька и Катя.

11 Августа. Думал, не может быть дня лучше вчерашнего, а вышло, кажется, еще лучше, вышло то, о чем говорят в ектений: дня всего совершенна, свята, мирна и безгрешна.

Сомнение – это чисто личное свойство. Так вот, про себя, конечно, каждый должен сомневаться в существовании даже и Бога, и религиозный процесс в душе человека протекает как борьба с отрицанием, приводящая к победе утверждения вроде: «нет Бога, кроме Бога». Но этот процесс борьбы выходит из недр своей личности к другому человеку как утверждение, исключающее всякое сомнение. Простой, наивный человек, потребитель религиозного творчества, принимает готовое утверждение.

<На полях: Душа трепещет, как листик на паутине.>

Пророк говорит: – Нет Бога, кроме Бога! – И так, отклоняя путь своих сомнений, сам верит, конечно, в свое утверждение и тем самым освобождает других от необходимости переживать сомнения: так образуется пастырь и его стадо.

И у нас в Сов. Союзе этим самым путем были связаны массы. Их жизнь «на веру» таит в себе огонь какой-то внутренней энергии, и около этой-то энергии ходят политики наши, понимая силу ее по прошлой революции.

Наши политики гасят сомнение в массах идеалами «культурной жизни», устраняя из поля зрения все дурное как случайно переживаемое. «Мещанина» они понимают в массах и его «ширпотреб» объединяют понятием «культурной жизни».

615


Спасая собственную жизнь, убивает на войне человек человека, и так же в мирной жизни, спасая себя от страшного долга палача, он приказывает другому человеку быть палачом. Скажут нам: есть приказы добра и есть приказы зла. Пусть! но все эти приказы, перемежаясь в зле и добре, сводятся к тому основному приказу основного человека, который вышел из тайных своих сомнений в утверждении: «Нет Бога, кроме Бога» и пр. Это утверждение и есть родник всех приказов.

Итак, в основе пророк, победитель сомнений, предлагающий свою веру в приказе для масс как готовое блюдо.

И рядом с пророком – исполнитель его приказа, первый палач, Великий Подхалим, человек, понимающий дело (наверно, еврей), исполненный всяких сомнений, но знающий цену утверждения пророка, связывающего безумную, хаотически разрушительную волю масс.

И ты, Михаил, помни, что твоя задача – обойти Великого Подхалима чистотой твоей веры... NB. Оставим на будущее, зная вперед, что все разрешается в «будьте как дети», имея в виду дитя в собственной своей душе.

NB. У меня это дитя в творчестве рождается: я действительно, как мать, рождаю это дитя и им убеждаю людей, своих читателей; и Ляля содержит это дитя в чреве своем, и думаю, что это самое чувство святости нерожденного является ее внутренним критерием всего, что в церкви можно назвать Великим Подхалимом (попом).

В этом и есть тайна и очарование моей богородицы, и ее такая неувязка с добрыми делами старых дев христианства, и какая-то близость особенная и сходство со мной. -

Доктору Топчияну. Дорогой Сергей Захарович, у меня есть два сына, Петр, благополучный биолог, и Лев, известный Вам мученик литературы и фотографии. Сын Петр, не видав Льва больше года, когда свиделся с ним, то ужаснулся деградации его общего вида, приехал ко мне и создал в моем воображении картину катастрофы.

Вы, Сергей Захарович, как врач, а может быть, тоже как отец, поймете это болезненное чувство ответственности

616


личной в слепом родовом воспроизведении человека. Никаким размышлением тут не отделаешься от этой ответственности. Я бросился к доброй Александре Николаевне, и она, в свою очередь, бросилась к Вам за помощью и наделала Вам столько хлопот.

Между тем этот самый Лев <приписка: мученик и мучитель> собрав силенки, достал себе фотографическую командировку от журнала «Искусство» в Астрахань на рыбные промыслы. И, ничего не сказав мне, позвонил Вам и отказался от путевки.

Если бы я знал о решении сына путем личного усилия выйти из состояния болезни, я бы непременно бросился к Вам на радостях все объяснить и поблагодарить Вас. Но я сижу в деревне под Звенигородом, погруженный в свою работу.

Я знаю, Сергей Захарович, что Вы меня поймете и простите. Но я затрудняюсь в том, как и чем я могу отблагодарить Вас за бескорыстное человеческое Ваше отношение.

Разве вот что в Октябре поеду в Армению и напишу книгу о Вашей родине. Давайте на этом остановимся: напишу книгу, и чудесный Арарат спасет меня в Ваших глазах так же, как однажды спас Ноя Праведного с его ковчегом, наполненным всякими животными.

Прочитал это письмо Ляле, и на том месте, где Ной, она оборвала меня: – Что ты, что ты! он коммунист, а ты ему о Ное Праведном.

12 Августа. Рассветает в тумане, и только к семи утра из тумана выходит жаркое солнце. Лето в зените!

Перейти на страницу:

Все книги серии Дневники

Дневники: 1925–1930
Дневники: 1925–1930

Годы, которые охватывает третий том дневников, – самый плодотворный период жизни Вирджинии Вулф. Именно в это время она создает один из своих шедевров, «На маяк», и первый набросок романа «Волны», а также публикует «Миссис Дэллоуэй», «Орландо» и знаменитое эссе «Своя комната».Как автор дневников Вирджиния раскрывает все аспекты своей жизни, от бытовых и социальных мелочей до более сложной темы ее любви к Вите Сэквилл-Уэст или, в конце тома, любви Этель Смит к ней. Она делится и другими интимными размышлениями: о браке и деторождении, о смерти, о выборе одежды, о тайнах своего разума. Время от времени Вирджиния обращается к хронике, описывая, например, Всеобщую забастовку, а также делает зарисовки портретов Томаса Харди, Джорджа Мура, У.Б. Йейтса и Эдит Ситуэлл.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное
Дневники: 1920–1924
Дневники: 1920–1924

Годы, которые охватывает второй том дневников, были решающим периодом в становлении Вирджинии Вулф как писательницы. В романе «Комната Джейкоба» она еще больше углубилась в свой новый подход к написанию прозы, что в итоге позволило ей создать один из шедевров литературы – «Миссис Дэллоуэй». Параллельно Вирджиния писала серию критических эссе для сборника «Обыкновенный читатель». Кроме того, в 1920–1924 гг. она опубликовала более сотни статей и рецензий.Вирджиния рассказывает о том, каких усилий требует от нее писательство («оно требует напряжения каждого нерва»); размышляет о чувствительности к критике («мне лучше перестать обращать внимание… это порождает дискомфорт»); признается в сильном чувстве соперничества с Кэтрин Мэнсфилд («чем больше ее хвалят, тем больше я убеждаюсь, что она плоха»). После чаепитий Вирджиния записывает слова гостей: Т.С. Элиота, Бертрана Рассела, Литтона Стрэйчи – и описывает свои впечатления от новой подруги Виты Сэквилл-Уэст.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное

Похожие книги

100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
100 рассказов о стыковке
100 рассказов о стыковке

Р' ваших руках, уважаемый читатель, — вторая часть книги В«100 рассказов о стыковке и о РґСЂСѓРіРёС… приключениях в космосе и на Земле». Первая часть этой книги, охватившая период РѕС' зарождения отечественной космонавтики до 1974 года, увидела свет в 2003 году. Автор выполнил СЃРІРѕРµ обещание и довел повествование почти до наших дней, осветив во второй части, которую ему не удалось увидеть изданной, два крупных периода в развитии нашей космонавтики: с 1975 по 1992 год и с 1992 года до начала XXI века. Как непосредственный участник всех наиболее важных событий в области космонавтики, он делится СЃРІРѕРёРјРё впечатлениями и размышлениями о развитии науки и техники в нашей стране, освоении космоса, о людях, делавших историю, о непростых жизненных перипетиях, выпавших на долю автора и его коллег. Владимир Сергеевич Сыромятников (1933—2006) — член–корреспондент Р РѕСЃСЃРёР№СЃРєРѕР№ академии наук, профессор, доктор технических наук, заслуженный деятель науки Р РѕСЃСЃРёР№СЃРєРѕР№ Федерации, лауреат Ленинской премии, академик Академии космонавтики, академик Международной академии астронавтики, действительный член Американского института астронавтики и аэронавтики. Р

Владимир Сергеевич Сыромятников

Биографии и Мемуары
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное