Дневники. 1946-1947

Вчера приехала Женя Барютина и отнеслась скептически к портрету «молодой художницы». Но пусть! Раиса все-таки ближе к правде со своим портретом, чем Женя со своей добродетелью. Раиса борется всей личностью за свой талант, а Женя заменяет его <зачеркнуто: церковной> добродетелью.

Лялю Фадеев примет в Москве только сегодня, и она приедет вечером. Надо полагать, что, скорее всего, ничего не выйдет. Но если пойдет «Избранное» 24x3 = 72 + «Тетрадки» 9 х 3 = 27, т. е. всего почти 100, да еще есть 25 = 125

620

в перспективе + «Географический сборник» 20 = 145 или 150 окончательно. Итого по 10 тыс. = 15 месяцев. Чего же лучше!

Газеты редко читаю, но зато вижу в них больше.

1) Борьба каждого за себя: борьба за существование.

2) Борьба за свой род: общество.

3) Борьба за свое первенство в обществе: личность.

Ночью приехала из Москвы Ляля. Она видела Фадеева, и он обещал свою помощь. Но вообще это только начало хлопот.

15 Августа. Итак, в полдень 13-го с высокого летнего стиля природа шагнула к осени, стало вдруг прохладно, слабый накал электричества дает о себе знать: начались вечера.

Не понимаю, почему писатели и поэты всего мира так мало уделили внимания постоянству болтовни прекрасного пола во всех классах общества. Никто еще не посмотрел серьезно на эту форму общения, на этот непрерывный водопад слов, в котором факты плывут, вращаются, сталкиваются, как бревна сплавного леса. Полжизни женщина проводит во сне, 1/4 – в болтовне и на 1/4 – не больше! находится в рабочем сознании. Женское движение, между прочим, направлено в сторону осушения болтовни, и тут происходит что-то похожее на осушение болот.

16 Августа. Заосеняло. Прохладно. Моросит дождь. Вот уж неделя прошла, как оборвался в руке чайник и обварил ногу. Ляля по приезде своем уложила меня в кровать.

У нас стал бывать пианист Владимир Сергеевич Белов. Вчера пробовал ему рассказывать о философии своей работы, и он очень понял меня в мыслях о «давлении».

Я говорил, что в стихии под давлением частицы сливаются, как, напр., в стакан воды дождевые капли, падая, 

621

нажимая одна на другую, сливаются. Мы не можем сказать, как в слитой воде ее молекулы, все ли одинаковые или, может быть, тоже отличаются между собою. Мы берем такие сложные формы, как дождевые капли, и видим, что они, образуя силу воды, просто сливаются. А люди, как все мы замечаем, под давлением жизненных обстоятельств не сливаются, а, напротив, каждый, имея со всеми общую цель, начинает борьбу за свое первенство.

Мы считаем безоговорочно человека царем природы, может быть, только потому, [что] человек нам ближе и доступнее для наблюдения, что человека мы можем понимать «по себе», а природа «в себе» нам недоступна. И, приспособляя богатства природы в пользу себя, еще неизвестно, господствуем ли мы над природой или, напротив, природа заставляет нас подчиняться своим законам.

Так вот и атомная сила теперь открыта, может быть, в том же порядке, как ручей подмывает скалу, чтобы она на него же и обрушилась.

NB. На моем веку совершилась огромная перемена в сознании человека: в мое время еще верили просто в науку, что человек овладевает законами природы себе на добро, и такое победное шествие человека, царя природы, вперед называлось прогрессом.

Тогда люди, верящие в прогресс, назывались прогрессивными, а идущие в хвосте и не верящие в прогресс – ретроградными.

Мой дядя И.И. Игнатов читал энциклопедический словарь последовательно от буквы «А» как единую книгу, посвященную добру прогресса. Мало того, его племянник И.Н. Игнатов, доктор медицины Парижского университета, сотрудник «Русских ведомостей», неустанно школя себя чтением новых книг, гоняясь за временем, в сущности, ничего другого не делал, как читал энциклопедический словарь, единую книгу, посвященную добру прогресса.

И дочери его, тоже уже старушки, Таня и Наташа, представительницы остатков арбатской интеллигенции с ее

622

фанаберией знания – тоже читают до сих пор словарь добра прогресса.

Вот почему, может быть, эта интеллигенция так и ненавидела марксизм, свергающий с божеского престола Энциклопедический словарь и определяющий ему, как всей науке, скромное место в служении творческому коллективу в добре всего человечества.

В науке есть чары не меньшие, чем в искусстве, отвлекающие личность человека от конкретных условий добродетели (творчества добра) в том смысле, чтобы служить лучшему всех людей, как себе самому. Так мы долго жили в чарах науки, создавшей нам мираж прогресса.

Идол прогресса как добра вырастал как стимул экспансии, удовлетворением себя движением вширь. Теперь этому идолу верят разве только люди, ограничивающие себя каким-нибудь делом: больше сделал, значит, больше в карман положил, и значит, стало лучше.

Больше людей, больше потребностей, больше дела, и так все лучше и лучше. В этом и теперь вера Америки. Но что-то случилось, что-то потрясло эту веру, какая-то причина вызвала в свет коммунизм как ограничение чувства лучшего в движении. Машина человечества остановилась перед какой-то преградой.