Дневники. 1946-1947

Впервые мне удалось сделать себе дом как вещь, которую все хвалят и она самому мне доставляет удовлетворение точно такое же, как в свое время доставляла поэма «Жень-шень».

В этой литературности моего дома большую роль играет и то, что вся его материя вышла из моих сочинений и нет в нем даже ни одного гвоздя несочиненного.

Так мое Дунино стоит теперь в утверждение единства жизни и единства удовлетворения человека от всякого рода им сотворенных вещей: все авторы своей жизни, и всякий радуется своим вещам.

626

Я очень хорошо помню, что при выборе места для дома учитывал близость к дому отдыха, где люди живут незанятые. Теперь благодаря этому в моем доме гости бывают, как в наше далекое время: это просто настоящие гости, а не люди, оторванные от дела, похожие на растения, выдернутые прямо с землей.

Вчера у меня были Штейнгауз Лавр Николаевич и Елена Васильевна, была доктор Анна Ивановна Михеева и еще, и еще кто-то, забыл.

19 Августа. Спас Преображенье.

Сегодня утром я заметил почему-то с удовольствием легкий налет от внутреннего нашего дыхания на холодной поверхности стекла. Через некоторое время солнце пробилось через серые тучи, и я понял, что удовольствие мое от пара на стекле было предчувствием солнца, как это бывает при начале осени.

Четвертый том Шолохова начал читать с той радостью, которая так прекрасно побеждает тревогу перед встречей соперника. У меня эта тревога связана отчасти и с тревогой за свой образ мыслей: есть какое-то поведение в основе моего писательства, и оно мне до того ясно, что навертывается тема: искусство как поведение.

Но в советских повадках писателей есть что-то враждебное этому поведению, и я это враждебное считаю препятствием росту настоящего таланта. Если же, однако, случится, что талант явится в этих условиях, то может оказаться, что я просто отстал от времени и не могу понять нового времени. Конечно, я могу себе представить, что талант какой-нибудь прорвется и, как скакун, перелетит препятствие. Но чтобы при общем рукоплескании, как триумфатор вроде Фадеева, мог явиться настоящий писатель – этого я не допускаю. Вот почему я был очень доволен, когда, просмотрев «Молодую гвардию», понял, что это не искусство.

Когда же я начал читать Шолохова, то радость встречи с талантом победила мою тревогу. Я уже начал было 

627

радоваться, как вдруг пошли скучные страницы и вскрылась вся литературная стряпня, и я понял, что Шолохов от природы – талантливый человек, но некультурный, и нет в нем и не может быть ни старого, ни нового поведения, а только естественное счастье доброго сына своего донского народа.

В дальнейшем будет, вероятно, так.

Мы, русская интеллигенция, наученные нашими великими учителями, духовную культуру предпочитали материальной и ставили ее на высшую ступень. Этим духовно-сектантским отношением к жизнетворчеству мы отличались от европейцев и американцев, неспособных даже понимать Достоевского.

Теперь же, когда жизнетворчество будет скоро предоставлено всем, то, конечно, поэтические вещи отступят на дальний план сравнительно с обыкновенными жизненными вещами, вроде того, как случилось это со мною при устройстве своего дома: я почувствовал дом как вещь, ничем не уступающую вещам литературным, с той разницей, что вещь «Жень-шень» существует для всех, а вещь «усадьба Дунино» для меня и для моих немногих гостей.

При такой материализации общества писатели новые никогда не могут занять высокого положения наших учителей, если только мир не вступит в какие-то новые условия и не создастся новая культура. Она и создастся, только нескоро, мы же пойдем пока по пути материализации, и Бог благословит этот скромный путь нашего, быть может, и всеславянского жизнетворчества. Итак, поклонившись нашим великим умершим, тронемся в путь, втайне радуясь сердцем, что сами остались в живых.

Шофер, увидев хозяев, отложил в сторону газету, завел машину ногой, рукой открыл дверцу. 

Усевшись, плотный гражданин сказал:

– Ну, поезжай с Богом!

Другой повторил:

– Поезжай, Бога нет!

628

Оба засмеялись и несколько раз повторили: 

– Поезжай, Бога нет!

20 Августа. Серое, но тихое задумчивое утро. Нога заживает, но двигаться не дает. Раиса уезжает в Москву. Сегодня должна приехать Перовская (и еще женщина!), которая в виде опыта возьмет на себя все, что делает Ляля, и ее освободит совсем для меня.

Ночью представилось ясно движение вспять нашей народной политики: 1) возвращение женщины в дом, 2) ограничение приема в вузы, 3) еврейский вопрос, 4) религия и т. д. В особенности страшным предстал еврейский вопрос (в связи с погромами в Англии).

По нашему опыту создается не тело интернационала или, скажем, этика, а спекулятивная величина, вроде бесконечно малой, логарифма и т. п.

Так, напр., на Каменном мосту долго висела искусно нарисованная колоссальная вывеска, изображающая сыр, в то время как гражданин самого сыру купить нигде не мог. <Вымарано: Точно в этом же роде висят у нас и права гражданина.>